По Унсет, существует три типа любовных историй: «трагическая история о том, как страсть сметает со своего пути все препятствия и в итоге сжигает того, кто ею одержим, — в качестве типичного примера можно привести историю о Тристане и Изольде. Потом история комическая — о том, как в попытке сорвать запретный плод мы перелезаем через забор в чужой сад, испачкавшись и в клочья разорвав одежду, — и как потом хитро или неловко пытаемся скрыть наши вылазки. Наконец, буржуазная история с моралью — об Эспене Аскеладде{37}, энергичном и предприимчивом, что в награду получает принцессу и полкоролевства. Здесь инстинкт служит мотором для продвижения в обществе».
Унсет иронизирует над научным прогрессом: может ли микроскоп заменить крест? Что можно сказать о тех, кто отверг церковь, не удосужившись разобраться в ее учении, и обратился к «бездуховному материализму»? Она приводит параллель с одной старинной францисканской притчей о проповеднике, который на самом деле не понимает смысла своей проповеди. По мнению Унсет, Катти Анкер Мёллер являет собой великолепный современный пример такой неосведомленности. Ее брошюра выдает «такую духовную дезориентацию, какую даже в наши дни еще поискать»; «паноптикум популярных заблуждений», — не жалеет иронии Сигрид Унсет. Взгляды Катти Анкер Мёллер на семью в корне ошибочны, считает она: «По госпоже Мёллер получается, что „семья“ — это что-то вроде промышленного предприятия…» Особенное негодование у Унсет вызывает пренебрежительное отношение к роли женщины в семье: «Приковать себя к „семье“, чтобы стать машиной по рождению и воспитанию детей мужчины, — самая убогая доля, какую может выбрать женщина»[305].
Недооценка роли матери приводит Сигрид Унсет в бешенство. Выделенным шрифтом она утверждает: «Быть матерью — это не работа». Конечно, материнство предполагает и чувство долга, и труд, но «материнство — это вся жизнь».
Когда Катти Анкер Мёллер ссылается на депутата немецкого рейхстага, предложившего считать материнство работой и платить за него жалованье, Сигрид Унсет выходит из себя: «Да, недаром говорят — чего только дикий немец не сделает ради денег». Слова жалят и разят. Здесь трезвый рассудок явно уступил место бушующим эмоциям. Защищая своих детей и роль матери, Сигрид Унсет ведет себя не как мать-берегиня, но как воинственный рыцарь. Она презрительно отметает потребность открыто обсуждать меры контрацепции — ведь устраивались же как-то люди без того, чтобы кричать об этом на всех углах. И все знают, что «использование женщиной заложенных природой возможностей получения удовольствия — в народе именуют развратом». Неужели Катти Анкер Мёллер ничего не известно о «духовном аспекте половых отношений», вопрошает Сигрид Унсет. Важнейшая задача женщины состоит в том, чтобы уметь различать добро и зло, «ей полагается узнавать дьявола, как только он появится, — заключает Унсет, — она сможет спасти себя и других, только вовремя отказавшись от помощи дьявола»[306].
Получала ли она удовольствие от этих выпадов? Возможно, они оживляли и разнообразили утомительные будни? Во всяком случае, она не собиралась складывать оружие. Сразу после того, как в прессе появился отклик на эту атаку, она снова бросается в бой со статьей «Путаница в понятиях продолжается»[307]. Там она подчеркивает, что остается при своем мнении, и снова приводит свои основные аргументы. В конце концов, само название «Планирование семьи женщиной» звучит, мягко говоря, парадоксально: можно подумать, что мужчины к рождению детей непричастны. Она вновь повторяет свое утверждение о том, что оплата государством материнского труда стала бы вмешательством в частную жизнь женщины, и заходит еще дальше: «По-моему, самое возвышенное воззрение на призвание женщины-матери заключается в общепринятом христианском представлении о браке».
Кстати, в этом обращении Сигрид Унсет слышится и косвенная критика ее собственного поведения в молодости. Она напоминает, что единственным способом женщины выказать уважение к своему полу является «принять его как своего рода обязательство — например, обязательство соответствовать некоему образцу морали или поведения». А ведь сама она, прежде чем вступить в брак, разрушила другой брак, она крушила препятствия на своем пути и отдавалась страстям. Унсет заканчивает свое обращение шокирующим признанием: она пришла к выводу, что участие женщин в общественной жизни, «которое я в молодости, естественно, считала желательным и даже необходимым, — в конечном счете является пагубным и для женщин, и для всего человечества». Но сама она следовать собственным выводам, похоже, не собиралась.
Договор о найме дома на Синсене был расторгнут. По инициативе Сварстада они купили новый дом в Кампене, но вселиться туда пока еще не могли. А Сигрид снова почувствовала: под сердцем зарождается новая жизнь — значит ли это, что в Кампене она будет матерью уже шестерых детей?
Десять лет назад Унсет была готова на все ради этого мужчины. Ровно девять лет прошло с тех пор, как она, находясь в неофициальном «свадебном путешествии» в Париже, выступила в прессе с протестом против того, чтобы из брачной церемонии в Норвегии убрали слова о подчинении женщины мужчине. «Ибо в словах брачной церемонии заключается естественная правда жизни, можно сказать, закон природы: женщина выходит замуж за того мужчину, которого может назвать своим господином», — писала она тогда. Три года пришлось ей ждать, пока он надел ей кольцо на палец. С тех пор как родился их первенец, прошло шесть лет, за которые она сделала много неприятных открытий. А теперь она ждала третьего ребенка. Снова садясь в поезд, вспоминала ли Унсет мучительное возвращение из Рима, свое отчаяние? Или думала о любви? О том, что одной только великой любви, всепоглощающей страсти, нарушающей все законы, все-таки было недостаточно?
Она пожила в свое удовольствие. И еще как. Одних только свадебных путешествий в ее жизни было несколько. И что? Где теперь ее вера в эти могущественные силы? А может быть, не давало покоя зародившееся сознание того, что даже Сварстад, любовь ее жизни, не является исключением из выведенного ею же самой правила: нельзя верить в любовь, которая отрывает мужчину от дома и семьи. И попытки заново воссоздать дом и воссоединить всех детей в другой семье ничего не дают. Все равно настоящей семьи не получается — искусственная конструкция трещит по всем швам, а любовь между мужчиной и женщиной тает на глазах.
Все это, должно быть, вертелось в голове у Сигрид Унсет, когда она села на поезд, едущий в Лиллехаммер, один ребенок в животе, двое других держат ее за руки. Троих приемных она оставила со Сварстадом.
