Чудесные дни, прожитые в компании этих симпатичных студенток, прошли слишком быстро, приблизился последний день, день прощания и отъезда девушек, погаснет единственный солнечный луч, ворвавшийся в наш мрачный тюремный мир. Чтобы поблагодарить наших гостей за любезность, интерес и понимание, которое они проявляли в течение своего пребывания, мы решили — конечно, по совету Эжена Сент-Эва — подарить им сборник французских песен, изготовленный моими товарищами с помощью подручных средств. И специалисты, знавшие наизусть все песни, слова и музыку, и рисовальщики, способные красиво проиллюстрировать, нашлись легко. Задача записать эти мелодии нотами досталась, естественно, тому, кто делал эту же работу для хора в последнее время. Весьма вероятно, что где-то в России ещё есть кто-то из этих студенток — вероятно, уже бабушка или даже прабабушка, — у кого сохранился этот щедро проиллюстрированный сборник французских песен.
Ноты, записанные Шарлем Митчи
Несколько лет назад я нашёл в книге одного из авторов-полемистов, писавших работы о Тамбове, рассуждения столь же абсурдные, сколь и недоброжелательные, по поводу пребывания этих симпатичных московских девушек во французском секторе. Он утверждал, что обязанностью этих студенток было узнавать обо всём, что происходило в лагере, и информировать об этом начальство. И что начальство на основании этих доносов посчитало, что нас не нужно сейчас освобождать, видя, что мы недостаточно продвинулись в нашем «демократическом» образовании. Как будто бы у русских не было никаких других дел, кроме как следить за несколькими тысячами интернированных французов!
Политрук Олари, которого нельзя было заподозрить в особенной меломании, вдруг начал проявлять интерес к нашему хору. Я думаю, что очень лестные отзывы русского начальства о наших выступлениях должны были отразиться и на нём, политическом начальнике нашего сектора. Во всяком случае, он решил — конечно, с одобрения лагерного начальства — послать нас на гастроли по всем рабочим бригадам, чтобы хоть немного отвлечь наших бедных товарищей и чуть-чуть поднять им настроение. Идея выйти из лагеря после такого долгого пребывания за колючей проволокой казалась, на первый взгляд, привлекательной, но петь перед беднягами, подточенными голодом, измученными работой, часто в бесчеловечных условиях (я имею в виду бригады, работавшие на торфе и на Цнинстрое) — эта мысль не вызывала у нас никакой радости, это было довольно-таки бестактно. Увы, выбора у нас не было, у заключенного нет никаких прав, кроме права подчиняться!
В одно прекрасное июньское утро после proverka нас собрали перед главными воротами и посадили в допотопный грузовик со скамейками в кузове. Такое странное, но приятное чувство — вдохнуть воздух свободы! К нашему великому потрясению, мы были совершенно одни, с нами был только шофёр. Ни охранников, ни русских солдат! Нас сопровождал только командир батальона, мой приятель Жорж Риль, будущий мэр Эрштайна, ответственный за нашу группу перед русским начальством. Олари приезжал каждый день туда, где мы выступали перед бригадами.
Наш шофёр был настоящий сорвиголова, он водил машину так, что мы обливались потом от страха. Иногда он съезжал с дороги, чтобы сократить путь, и ехал через лесосеки, переезжая через стволы поваленных деревьев. Мы боялись, что нас просто выбросит из машин, и нас так трясло, что многих укачивало. Я уже не очень хорошо помню все детали нашего турне, но, кажется, в первый день мы пели в колхозе. Большое облегчение: мы увидели наших товарищей улыбающимися, они были довольны, что могут немного отвлечься, слушая нас. Мы провели ночь в пустой конюшне, лёжа на соломе. Вот удача! В соломе мы случайно нашли куски подсолнечного жмыха, которыми лошади явно пренебрегли. Силой терпения у нас получилось раздробить их на мелкие кусочки, которые мы долго размягчали во рту, прежде чем проглотить. Мы были так голодны, что это нам показалось вкусным!
На другой день мы пели перед группой наших товарищей, работавших на тамбовской текстильной фабрике. Это был единственный раз, когда я видел город Тамбов. Эта фабрика была «украшена» громадными портретами Сталина, как минимум в два-три раза больше натуральной величины, и каждую дверь, как внутри, так и снаружи, охраняли вооружённые до зубов солдаты!
Больше всего нам запомнились поездки в Цнинстрой и к бригадам, работавшим на торфе. Заключённые, вернувшиеся со шлюза, где они работали целый день, стоя в воде, встретили нас враждебными и осуждающими взглядами и осыпали насмешками! Можно представить себе, в каком настроении мы там пели, когда приехал Олари. А петь надо было во что бы то ни стало.
Всё же в Цнинстрое мы провели абсолютно чудной вечер! На ночёвку нас отвели в маленькое строение, смежное с чем-то вроде пустого сарая. Вдруг мы услышали рядом, в помещении, которое считали пустым, музыку и пение. Толкнув дверь, мы увидели группу молодых женщин и девушек, а также мужчин в возрасте, которые танцевали и пели народные песни. Это было очень красиво! Русские инстинктивно пели на несколько голосов. Им аккомпанировали два аккордеониста. Девушки немедленно жестами пригласили нас присоединиться и провести вечер с ними. Нас не надо было уговаривать! Какой чудесный вечер! Знал бы это Жорж Риль, которому выделили отдельную комнату! Некоторые девушки быстро набрались смелости и пригласили кое-кого из моих певцов танцевать с ними народные танцы. Их, которые едва держались на ногах! Мы ушли к себе очень поздно. Утром — страшный скандал! Олари, которому ужё все доложили, прыгал вокруг Риля, тыкал ему в грудь револьвером и изрыгал ругательства, как бешеный! После этого и мы, единственные виновники происшедшего, получили от политрука положенную порцию брани. Но в течение дня всё успокоилось.
Последний этап наших гастролей был на торфяниках, где я встретил своего приятеля, учителя Жозефа Фриделя, с которым познакомился в лагере. Он был начальником в этой бригаде. Я и сейчас вижу грустные, потухшие взгляды этих бедолаг, кожа на их руках была разъедена кислой торфяной водой, и они хотели только одного — чтобы их оставили в покое. А мы всё равно должны были петь! Это один из самых печальных моментов, которые мне пришлось пережить за время моего заключения.
По возвращении в лагерь надо было опять начать работать, чтобы готовить следующий концерт. Но по баракам начали курсировать всё более и более устойчивые слухи: первая отправка будет уже скоро! Никто не смел в это поверить! В лагере шли земляные работы: заканчивалось строительство театра на открытом воздухе, по типу римских театров: полукруглые ступеньки, вырытые в земле, окружающие круглую сцену.
