Театр и хор
В большом бараке № 65 устроили театр. Сильно сказано, если учесть, как примитивно эти бараки были устроены! Но этот театр был замечательно оборудован нашими изобретательными товарищами практически из ничего. Я вспоминаю, в частности, одного своего дорогого друга Камиля Вагнера из Вир-о-Валь, электрика железнодорожной компании SNCF, который с помощью подручных средств провел туда электричество. Ток подавался от электрогенератора (двигатель внутреннего сгорания и генератор переменного тока). Немецкий художник Шмидт, руководитель театра, с помощью Камиля Хиртца сделал восхитительные декорации (мы уже знаем, откуда они добывали краски). Зрительный зал с земляным полом был оборудован скамейками, которые можно было вынести наружу в случае необходимости. Перед сценой даже сделали оркестровую яму! Один пленный венгр, Буби Беамтер, собрал маленький, но интересный оркестр. Я уже говорил, что русские проявляли большой интерес ко всему, что касалось культуры, и поддерживали нас любыми доступными средствами. В театре всё-таки имелась неплохая скрипка, хотя струны на ней, к сожалению, были гитарные, кларнет (на нём играл один люксембуржец), балалайка (на ней играл Буби, одновременно дирижируя) и труба, про которую мы уже знаем: днём она служила горном сигнальщику Рене Мюллеру, а вечером на ней играл Люсьен Швайкарт, будущий профессор консерватории и первая труба Страсбургского филармонического оркестра.
Одна скрипка на как минимум пятерых умеющих играть! Ничего страшного! За недостатком скрипок нашлись скрипичные мастера-любители, румынские крестьяне, возможно, цыгане, которые с помощью ножей, сделанных из гвоздей, сотворили настоящее чудо и сделали струнные инструменты из срубленной в соседнем лесу берёзы! Итак, скоро у нас появилось ещё три или четыре скрипки, конечно, не Страдивари, но всё же гораздо лучше, чем ничего, а также цимбалы и контрабас. Что касается этого последнего инструмента, заметим, что струны на нём были сделаны частично из электрических проводов разного диаметра, частично из колючей проволоки, с которой были сняты колючки! Два скрипача были особенно одарёнными: Хольц, учитель начальной школы из Лотарингии, и особенно — гениальный франко-румын Арман Жорж.
Тут я в скобках расскажу о Буби Беамтере. Мои венгерские друзья говорили мне, что Буби был лучшим джазистом в Будапеште и что его знала вся венгерская столица. Я с самого начала признавал, что Буби очень талантлив, но относил эти чересчур лестные оценки на счёт местного патриотизма. В 1989 году мы с женой провели несколько дней отпуска недалеко от Будапешта. Я не упустил возможности спросить у продавщицы в музыкальном магазине, знает ли она Буби, и тут же получил ответ, что Буби знают все, что он был лучшим джазовым пианистом Будапешта и что он, к несчастью, умер в 1987 году. Но она нашла мне кассету с музыкой, написанной и исполненной дуэтом Сабо — Беамтер.
Обложка кассеты с записью джазового дуэта Сабо-Беамтер, купленной Шарлем Митчи в Будапеште через 40 лет после окончания войны
Наш маленький театр использовался по очереди заключёнными всех основных национальностей лагеря, которые устраивали там, по-дружески соревнуясь, свои весьма интересные представления самых разных жанров — музыка, пение, скетчи, маленькие театральные пьесы, где в основном насмехались над нацистами. Самые лучшие представления устраивали румыны, венгры и немцы. Французская группа, хоть и самая многочисленная, так и не смогла приблизиться к этим трём. Было немало добровольцев, готовых репетировать, петь, невзирая на бедственное положение, в котором мы находились, но у них не было руководителя. Один из них (он станет потом одним из столпов хора) очень хотел сделать всё возможное, чтобы они выучили несколько песен, но у него не было никакого музыкального образования, и их пение в унисон и без аккомпанемента не вызывало особенного энтузиазма у слушателей. В конце осени один из членов Клуба, кажется, Жорж Метц, с которым я был знаком по Нормальной школе Страсбурга, попросил меня взять хор на себя. Смогу ли я пуститься в эту авантюру? Морально я был готов, но у меня осталось так мало физических сил. Смогу ли я принять вызов?
Решение было принято быстро: я приму предложение и начну работать с завтрашнего утра. Одно лишь то, что у меня появилась цель, план, изменило всё. Несмотря на то что я едва держался на ногах от слабости, я почувствовал, что силы мало-помалу начали ко мне возвращаться.
Я и сейчас восхищаюсь двадцатью своими товарищами, которые с пустыми желудками, исхудавшие до скелетообразного состояния, были готовы заниматься. Большинство из них никогда в хоре не пели, но недостаток опыта у них с лихвой искупала готовность к любым испытаниям. Надо самому это пережить, чтобы понять, что такое петь, когда тебя день и ночь, без единой минуты передышки, пытают неутолимым голодом, когда не остаётся ничего, кроме единственного желания — хоть раз поесть досыта, хоть раз! Большинство из нас находилось в этой ситуации больше года! К счастью, пение дало нам цель, стимулировало волю к жизни. Я убеждён, что многие из хористов обязаны, в том числе, и пению тем, что выбрались из этого тяжёлого и долгого испытания живыми.
Ну вот мы готовы начать работу. Но что петь? В лагере у нас не было никаких нот и не было никакой возможности их достать. Оставалось только одно — писать самим. Но чтобы писать, нужна бумага, одна из самых редких и дефицитных вещей в лагере и самый желанный объект для курильщиков. Лучшей бумагой для скручивания сигарет была газетная, найти её было практически невозможно. Годилось всё, что хоть как-то напоминало бумагу, даже бумажные деньги, рейхсмарки! С помощью друзей, работавших на кухне, нам удалось достать упаковочную бумагу, жирную и грязную. В неё заворачивали консервы из американской помощи русским, и для курения она не годилась из-за неприятного запаха.
Чернила в России тоже, должно быть, были редкостью, поскольку в лагере их было не найти. Но нам повезло достать у вновь прибывших «чернильные карандаши» (в наше время уже не знают, что это такое), выменяв их на табак, — из их грифелей, растворённых в воде, получались вполне сносные чернила.
Теперь можно было начинать работать по-настоящему. Я расположился в бараке-библиотеке, куда попросил по очереди приходить добровольцев, знающих интересные мелодии. Чтобы мотивировать певцов и одновременно заинтересовать будущих слушателей, надо было подобрать самые разные номера для разучивания — от простых песен до оперных арий или хоров, включая самые популярные мелодии из оперетт. Я внимательно слушал арии, которые мне пели медленно, фраза за фразой, чтобы я мог записать их нотами на заранее разлинованной бумаге. Потом я добавлял слова. Как только две или три мелодии были записаны таким образом, надо было как можно быстрее разложить их на два или три голоса, чтобы начать репетировать с хором.
