Сознавала ли она, что во многом ответственна за то, как изменилось положение женщины? Нисколько. Ее случай казался ей уникальным. Но на что могли надеяться эти несчастные?
«Знаете ли вы женщин, которые не гонялись бы за заработком?»
Это было время, когда в моде были острые каблуки. Их постукивание отдавалось у нее в голове.
«Они возвращаются домой измученные, и им надо приготовить обед, и эти идиотки считают, что они счастливее своих матерей».
И заключение:
«Сегодня пчелиная матка — мужчина».
Ей случалось, как каждому человеку, спросить себя: правильно ли я поступила, выбрав независимость? Дом Шанель? Хорошо ли я сделала, не став женщиной? Так как знала, что она не настоящая женщина и никогда ею не была.
Никогда она не заканчивала демонстрацию коллекции подвенечным платьем. Может быть, потому, что это было принято у других модельеров, а она отказывалась подражать им. Но скорее, потому, что ставила брак вне закона.
Она вышла замуж за свой Дом, который иногда казался ей пустым, особенно к концу жизни, когда она погружалась в одиночество, произнося монологи для метрдотеля, менявшего тарелки, к которым не прикасалась. У нее вырывался вздох:
«Жизнь вдвоем — это все же совсем другое дело. Как это страшно, быть одной!»
Чтобы убедить себя, что она не ошиблась в своем выборе, Коко неистово старалась разъединить благополучные супружеские пары в своем окружении. Среди многочисленных упреков, адресованных ею своей ближайшей сотруднице Лилу Грюмбах, — с которой она не переставала ссориться, но без которой не могла обойтись, — один был постоянным. Коко высказывала его с все возрастающим озлоблением. Почему Лилу и ее муж усыновили двух детей? Подсознательно она воспринимала это как вызов. Благополучный брак, дети… То, чего она не имела и чем, как уверяла, пренебрегла.
У ее племянника Палласа от первого брака с красавицей голландкой было две дочери. Старшей дали ее имя, Габриэлль. Коко называла ее Тини; она была ее наперсницей, подругой, ей она отдавала свои поношенные платья. Выйдя замуж за художника Лабрюни, Тини стала счастливой матерью двоих детей, которых Коко обожала, не переставая ворчать:
«Я сказала Тини: девочка, ты покажешь мне твоих детей, когда они начнут ходить, будут чистыми, потому что для меня, ты знаешь, сосание, отрыжка, слюни…»
И продолжала:
«Я их увидела, когда им исполнилось два и три года. Настоящие маленькие мужчины, коротко постриженные, в американских штанишках (так она называла джинсы), совсем не кривляки, это мне доставило большое удовольствие».
Все эти речи, которые я слушал довольно равнодушно, конечно, сильнее затронули бы меня, если бы я знал тогда, что Коко сама сделала все, чтобы иметь ребенка от герцога Вестминстерского. Может быть, и не от него одного?
Нельзя было ждать от нее признания, что жизнь не удалась, потому что она не сумела удержать около себя мужчину, который спас бы ее от одиночества и которого ей порой недоставало. Она говорила: «Мужчины не так сильны, как о них думают. Женщины более хитры и находчивы, они способны все вынести. Они также способны быть злыми, но иногда даже приятными, милыми. Мужчины гораздо более наивны и уязвимы, чем женщины».
Я должен был бы подробнее расспросить ее, что она об этом думает. Но она не ответила бы на мои вопросы.
В этот вечер она говорила:
«Я готовлю коллекцию, которая внушит оптимизм. Люди обеспокоены, озабочены. Я работаю в цвете; использую все, что смогу найти самое веселое, самое забавное. К несчастью, не все в Доме делают то, что я хочу. Манекенщицы всегда усталые. Отвечают мне таким тоном! Вот уже не думала, что смогу стерпеть, когда со мной так говорят. Я отступаю с терпением, какого за собой не знала. Не люблю жить, когда нет дисциплины. С тех пор как я работаю, никто никогда ничего не делал через мою голову».
Она была поглощена конфликтом с очень красивой Мари-Элен Арно; в нее как будто перевоплотилась очаровательная Давелли, лицо которой для Коко оставалось связанным с ее первыми триумфами.
«Я занялась ею, когда она могла погибнуть, — утверждала Коко, намекая на дебют Мари-Элен, как cover girl[273]. — В журналах вас используют, изнашивают, изнуряют, а потом выбрасывают! Я была для нее добрым гением. И немного привязалась к ней».
Бесспорно, искусством understatement Коко была обязана англичанам. На самом деле она не могла обойтись без Мари-Элен, и совершенно естественно начали думать, что она видит в ней свою преемницу.
Отец Мари-Элен был назначен директором Дома Шанель. Со своей стороны Вертхеймеру, вернее администрации «Духов Шанель», следовало подумать о преемниках Коко. Все это происходило в 19601961-м. Она приближалась к восьмидесяти годам.
«Мари-Элен надоело быть манекенщицей, — заметила Коко в тот вечер. — Я ее понимаю. Но, может быть, она не права».
В трех фразах сказано все: девочка воображает, что способна заменить меня. Не всякий, кто хочет, может стать Шанель.
Как только одна из ее манекенщиц проявила честолюбие, к которому, по ее же словам, обязывала красота, Коко почувствовала, что ей бросают вызов.
«Моя дочь заслуживает большего, чем то, что она делает», — сказал ей месье Арно.
— Я, Мадемуазель Шанель, — ворчала Коко, — если вижу свет в уборной, мне случается открыть дверь и проверить, спустили ли воду, и я вовсе не чувствую себя обесчещенной этим.
Да, если бы Дом Шанель нуждался в Мари-Элен, она бы капитулировала. Но что принесла она Дому Шанель? А получила от него все.
«Ее всюду приглашают, чтобы доставить мне удовольствие», — считала Коко.
Ее ссора с Мари-Элен, по сути незначительный инцидент, приобретает важность, так как помогает познать Мадемуазель Шанель. Он раскрывает механизм защиты, который срабатывает, когда Коко считала, что ее Дом в опасности.
Она постоянно представала перед собственным трибуналом не чтобы обвинить, а чтобы защитить себя (что все же говорило и об осуждении). Когда она произносила свои монологи, она говорила и за прокурора, и за адвоката, и за председателя суда.
В чем мог упрекнуть прокурор очаровательную Мари-Элен?
Перед тем как отправиться на зимние каникулы, Мари-Элен спросила Коко:
«Как вы обойдетесь без меня, Мадемуазель?»
Преступление — в оскорблении ее величества: бедняжка, дорогая моя, вы считаете себя настолько важной, что ваше отсутствие может затруднить Мадемуазель Шанель? Она очень легко обойдется без вас.
Прокурор Шанель обвиняла:
«Что они воображают? Что я существую благодаря ей?»
Разница местоимений, безусловно, имеет значение, они — это двое Арно, отец и дочь, которые жаждут ее трона (считала Коко), а она — это незаменимая Мари-Элен.
