— У тебя завидная память.
— Ты и тогда был направленным, целеустремленным, но временами твои нервы сдавали, и я чувствовала растерянность, усталость. Тогда я дразнила тебя, говорила о твоей слабости... Теперь ты стал сильнее. Меня это радует и беспокоит...
— Беспокоит? Почему?
— Раньше я чувствовала, что нужна тебе... Теперь ты по нескольку дней можешь обходиться без меня.
— Женская логика! «Я рада, что ты стал сильнее, и я огорчена, что ты можешь обходиться без меня».
— Логика, не спорю, быть может, женская... Но не будем об этом. Кстати, я не знаю, кто эта женщина...
— Какая? — удивился Николай.
— Глафира Вагина. Но ты мог бы послать меня...
— Ты связная группы и нужна здесь, в Одессе. Кроме того, Вагину рекомендовал райком партии.
— Ну прости, я этого не знала.
— Я с тобой, Юля, не прощаюсь, — он поднялся, — меня ждет машина, и я должен еще попасть на завод. Вечером забегу за справкой.
Садясь в машину, он увидел в окне Юлю, она махнула ему рукой. Возникло какое-то подсознательное чувство вины перед Юлей, хотя он и не был ни в чем перед ней виноват. Не склонный к глубокому самоанализу за суматохой множества всяких дел, Николай забыл об этом странном чувстве.
Вечером в условленный час он был у Глаши Вагиной.
Как только он вошел в комнату, Глаша сообщила:
— Пропуск я получила на завтра, тринадцатое...
— Хорошо. Очень хорошо!
— Ой, не к добру тринадцатое...
— Как вам не стыдно, Глаша!
— Еще как стыдно. А вот тут, — она приложила руку к груди, — холодит от страха...
— Тринадцать, чертова дюжина, — счастливое число! — решил он ее ободрить. — Всякое дело, начатое тринадцатого, — к удаче!
— Ска-жете... — недоверчиво Протянула она.
— Я был на вокзале. Поезда отправляются в девять утра по нечетным, но только до Голты. Там придется делать пересадку на поезд до Черкасс. Вы мануфактуру купили?
— Купила, четыре отреза.
— Вот вам на расходы семьсот марок, — он передал Глаше пачку денег. — Я буду на вокзале раньше, куплю билет и посажу вас в вагон. Держите...
— Что это?
— Десятипроцентный раствор хлорного железа и справка из поликлиники. Прочтите.
Глаша прочла справку и, помолчав, сказала:
— Конечно, я надеюсь, что все будет хорошо, а вдруг... Держат они меня день или два, а у меня этой самой, — она заглянула в справку, — ангиомы-то и нет, и лекарство вроде бы мне ни к чему...
— На худой конец... — Николай не закончил.
— Понимаю...
— Вот вам книжица. Берегите ее.
Глаша полистала страницы и очень удивилась:
— А правда, вы между строк написали?
— Очень важную информацию.
— А так ну совсем, совсем ничего не заметно!..
— Скажите, Глаша, вы цифры выучили наизусть?
— Полночи учила — ни в зуб ногой! Тогда я положила запись под подушку и легла спать. Утром проснулась, что вы думаете — каждую цифру помню наизусть! Самой не верится...
— Давайте проверим.
Глаша достала из-под матраса узкую ленточку записи, передала Николаю и, словно школьный урок, быстро назвала цифры первой колонки, затем второй и третьей.
— Вы молодец! — не удержался Николай. — Но то, что легко запомнилось, так же легко и забудется. Вы должны постоянно тренировать память.
— Как это — тренировать?
— В минуты абсолютной безопасности, когда вам никто не может помешать, вы по памяти в том же порядке записываете цифры, проверяете и сжигаете.
— Понимаю.
— Попробуем сделать это сейчас. У вас есть чистая бумага?
— Вот тетрадь... Карандаш...
— Садитесь и пишите...
Глаша открыла тетрадь и разгладила лист.
— Нет, Глаша, лист бумаги должен быть на чем-нибудь твердом. Заверните всю тетрадь. Так. Иначе вы карандашом продавите запись на лежащие снизу листы, потом вы уничтожите первый лист, но можете забыть о втором, о третьем...
Они работали долго, до поздней ночи. Николай учил ее ориентироваться по карте, изучал с ней линию фронта в районе Черкасс. Он отрабатывал ее поведение на возможном допросе. Они тщательно репетировали образ «святоши», который она должна была пронести через все дни пребывания на вражеской территории.
Домой Николай вернулся под проливным холодным дождем. Поначалу его спасала кожаная куртка, но промокла и она. От сырости снова заныли колени.
Тихо, чтобы не разбудить родителей, он выпил чашку кофе, оставленного в термосе, разделся, лег и быстро уснул беспокойным сном. Всю ночь ему виделась Глаша в застенке гестапо. На шее ее поблескивал крестик... Простоволосая, какой она выбежала к нему впервые на улицу, стояла Глаша перед гестаповцем, переступая босыми ногами на холодном полу... Она была в полотняной рубашке, тоненькая с впалыми ключицами и по-девичьи торчащей грудью.
— Кто тебя послал? Куда? Зачем? — спрашивает офицер.
Гестаповец чем-то похож на школьного учителя. Он не повышает голоса, спокоен и безучастен.
Облизнув запекшиеся губы, Глаша читает тропарь «о путешествующих».
— ...И невредимых ко славе твоей от всякого зла, во всяком благополучии соблюдающа молитвами богородицы...
— Говори, женщина! Кто? Куда? Зачем? — офицер снисходительно улыбается, на его лице чувство превосходства.
— ...Спасе, существуй и ныне рабом твоим, путешествовати хотящим, от всякого избавляя их к злаго обстояния...
Гестаповец берет в руки многожильный жгут из электрического провода, замахивается... Глаша закрывает глаза. Удар приходится по лицу, шее, груди... Женщина, тихо вскрикнув, переступает босыми ногами... Струйка крови бежит по ее лицу:
— ...Избави от недуг и горьких болезней...
Николай просыпается, спускает ноги с кровати и долго следит за светлым лучиком на стене, проникнувшим сквозь щель в светомаскировке.
Снова возникает это чувство собственной вины, на этот раз перед Глашей. Это такое острое, такое сильное чувство, что он говорит вслух:
— Надо же кого-нибудь послать! Совсем не обязательно, чтобы кончилось это в гестапо!..
От звука собственного голоса он окончательно просыпается.
Отец открывает дверь и спрашивает:
— С кем ты разговариваешь?
— Приснился сон... — неопределенно ответил Николай, лег и закрыл глаза, но уснуть уже до утра не мог.
Поднялся он разбитый, невыспавшийся. Наскоро умылся и без завтрака ушел из дому.
На углу Дерибасовской и Пушкинской он снова встретил фрау Амалию фон Троттер. Толстуха, видимо, совершала второй круг своего моциона. Она утратила нездоровую, стеариновую белизну, щеки ее раскраснелись, и шляпка, отделанная гроздьями винограда, сбилась набок. Фрау Амалия шла, поднимая колени, шумно втягивая носом воздух. Как и в первый раз, она его не узнала и прошла мимо.
Трамвай замер на путях; вагоновожатый спал, опустив голову на рычаг: опять бомбили Плоешти и на электростанции не хватало горючего. Николай свернул на Пушкинскую и ускорил шаг.
