– Как на вашей родине восприняли ваш выбор?
– Все было очень хорошо – и встреча с родными, с теми, кого я знала с пеленок. Но на второй день ко мне пришла подруга и сказала: «Надо же, какие красивые ребята за тобой ухаживали, а ты вышла за некрасивого». Я очень удивилась, Володя казался мне красавцем, русским богатырем! Косая сажень в плечах, густая светлая шевелюра, голубые глаза, массивная фигура. Я-то была полной его противоположностью: кареглазая брюнетка небольшого роста, как раз Володе до пояса. Мне все в нем нравилось: походка, фигура, как он говорит – окает. Он отвечал моему идеалу, и я была счастлива.
– С Севером было покончено навсегда?
– Нет, я после отпуска вернулась в Нарьян-Мар и ждала смену начинающих врачей, чтобы передать им дела. Я проработала еще три месяца и, оставив весь свой багаж соседям, уехала в Москву.
– Жизнь в Москве тоже показалась вам сказкой?
– Она была далека от сказки. В. А. снимал комнату в коммуналке, в Мерзляковском переулке. У него было одеяло и один граненый стакан, а у меня два платья. Разрешили нам жить до тех пор, пока не появится ребенок. А ребенок, Леночка, появился ровно через девять месяцев, так что пришлось нам снять две комнаты за городом, в Хлебникове. В одной из комнат В. А. мог работать.
– Вы с трудом привыкали к Москве?
– Вы знаете, нет. Я настолько была поглощена Солоухиным, настолько включилась в его работу, в творческий процесс, в огоньковские дела, я была даже в курсе всех «летучек». Все было сосредоточено только на муже, я создавала условия для его работы.
– Ваша роль преданной жены устраивала Владимира Алексеевича?
– Вполне устраивала. Этот большой человек был, по сути, младенцем – он ничего не мог сделать для себя. И мне это было странно. Я ведь знала, что он был рядовым солдатом, хоть и служил в Кремле. Но он не стоял у Мавзолея, а ползал по-пластунски, рыл окопы, как все. Но в жизни он оказался абсолютно беспомощным, и его очень устраивало, что он полностью отключен от забот о семье. Его делом была только работа. Его очень устраивало, как я веду дом, и он не уставал поражаться, как это я все успеваю.
Я тщательно следила за тем, как он одевается, работала дизайнером, создавала образ. Тогда ничего нельзя было достать. И я покупала ткани и отправляла их в Орел, где сестра шила ему клетчатые рубашки на молниях, тогда такие были в моде. И в «Огоньке» спрашивали: «Из какой страны привез рубашку?» Я помню, что тогда носили широкие брюки, а потом мода изменилась и стали носить узкие. Пришел к нам моряк Семен Шуртаков, и я сказала: «Ребята! На вас широкие брюки, такие носили прошлым летом. А сейчас носят узкие». Они оба подняли крик: «Дудочки не наденем никогда!» Так я вот что придумала: каждую неделю я относила в ателье брюки и суживала их на два сантиметра. Когда дошла до двадцати шести, остановилась, но В. А. так ничего и не заметил.
– Взвалив на себя все заботы, не превратили вы мужа в барина?
– Знаете, он, наверное, родился барином. Хотя он был из крестьянской семьи, барское, как ни странно, соседствовало в нем с крестьянским. Он не замечал, что у него грязные ботинки или какой-то непорядок в одежде. Ему нужен был, как Обломову, свой Захар, и этим Захаром была я. Я делала все быстро и так, чтобы он не заметил: чистила ботинки, перешивала, убирала, бегала по редакциям…
Но главным было совсем другое. Еще в Нарьян-Маре я почувствовала в Солоухине необыкновенные способности, необычайный талант, которые были еще не раскрыты. И хотелось сделать так, чтобы все заметили и признали в нем талант. Я, конечно, ему об этом не говорила. Мне казалось, что только я одна знаю, насколько он талантлив, и очень переживала по этому поводу. Конечно, я следила за процессом его творчества, была на всех поэтических вечерах, где он выступал, ездила с ним почти во все командировки.
– Ваша самоотверженность, я бы даже сказала женский подвиг, находила отклик в вашем муже?
– Он, конечно, все понимал, поэтому часто повторял: «Нет тебе равных». А я старалась после этих слов еще больше, хотя и очень уставала, и все время думала: «Как он без меня проживет?»
Однажды Владимир Алексеевич пришел под утро, разбудил меня и сказал: «Знаешь, решил идти пешком по Владимирской земле». – «Хорошо, – сказала я, – иди». – «Только с тобой, – решительно сказал он, – а то с кем ни пойдешь, только от ларька до ларька».
И он всем рассказывал, что его мечта пройти по Владимирской земле, и всех звал в попутчики. Я почувствовала, как захватила его эта тема, и всячески поддерживала его. Звал-то он всех, но, когда пришло время идти, признался:
«Кроме тебя, ни с кем я не напишу эту книгу. Ни с кем мне не удастся пройти этот маршрут». И я почувствовала, что этот заряд требует выхода, что это то, что прославит его. А мне так хотелось, чтобы его имя стало популярно. И я стала готовиться к походу, хотя была на шестом месяце и, конечно, боялась, что в лесу или на дороге со мной все может случиться. Но Владимир Алексеевич говорил: «Я тебя до любого медпункта на руках донесу».
Фигура моя начала расплываться, и требовалась особая одежка. Опять выручили в Орле – мне сшили особую одежку, нечто похожее на распашонку.
Солоухин из «Огонька» уволился, но звание корреспондента за ним оставили пожизненно.
Я не зря пошла с ним, потому что вела дневник каждый день. Мы шли 43 дня, прошли 680 километров, и я исписала общую тетрадь, все 48 страниц. Писала в каждой избе, где мы останавливались на ночлег. Я описывала все подробно: какая травка росла, какой цветок расцвел, кого встретили и что сказал прохожий мужик. Он записывал в дневнике пару слов и ставил восклицательный знак. Но он с такой любовью все рассматривал, что я еще больше убедилась, какая же красивая наша земля и как прекрасны наши люди! Я не забывала, что четыре года была лишена этой красоты и могла вообще погибнуть.
И когда кончился поход, я волновалась, как он об этом напишет. С моими дневниками он не расставался, а сам часто не мог разобрать свой почерк. И он сказал: «Розонька, давай учись печатать на машинке, а то на поездки к машинистке столько времени уйдет». И я научилась. Когда он продиктовал все, что написал, я от счастья всю ночь не спала.
«Владимирские проселки» напечатал Симонов в «Новом мире». Но по цензурным соображениям многое было вычеркнуто. Я даже плакала.
– Так пришла слава?
– Да, слава пришла, и приходило столько писем, что В. А. ничего не мог делать, а только сидел и отвечал на них. Скопились целые мешки писем, и он предложил мне отвечать на них. Но я не могла на себя это взять, я лишнего никогда не брала, понимая, что я «негр» и помогаю ему по силам своих возможностей. И даже когда к Солоухину приходили домой молодые поэты, я никогда не вмешивалась, только чаем поила.
