обыденность. Любовь Евдоры к Мексике, ее новой родине, была глубока и неотразима, словно отвечая моим детским фантазиям. Ей были известны обычаи и поверья разных народов, волны которых давным-давно прокатились по этой земле, тут и там оставляя за собой языки и горстки наследников, продолжавших их традиции.
Мы отправлялись в долгие поездки по горам в ее кабриолете «Хадсон». Ходили на бринкас, традиционные мавританские танцы в Тепоцотлане. Она рассказывала мне об ольмекских каменных головах африканцев, найденных в Табаско, и о древних связях между Мексикой, Африкой и Азией, о которых стало известно лишь недавно. Мы вспоминали легенду о Чине Поблане, святой покровительнице Пуэблы, очень похожей на азиатку. Евдора знала толк в культуре сапотеков, тольтеков, миштеков или ацтеков, столь варварски уничтоженной европейцами.
– Этот геноцид сравним с Холокостом, – утверждала она.
Она говорила об изгнанных индейцах-лакандонах, которых постепенно вытесняли с земель около города Комитана в штате Чьяпас, вырубая леса. Она рассказывала, как женщины в Сан-Кристобаль-де-лас-Касас наделяли своих богинь именами католических святых, чтобы дочерям их народа позволяли спокойно молиться и совершать подношения в лесных святилищах, не обвиняя в оскорблении католической церкви.
Она помогла мне спланировать поездку на юг, в Оахаку и дальше, через Сан-Кристобаль в Гватемалу, и дала мне имена людей, у которых я могла останавливаться вплоть до самой границы. Я хотела поехать, когда закончатся занятия, и втайне всё больше и больше надеялась, что она ко мне присоединится.
Сколько бы достопримечательностей, музеев и руин я ни осмотрела, сколько бы книг ни прочла, именно Евдора открыла мне двери к сердцу этой страны и ее людей. Именно Евдора показала мне путь в Мексику, за которым я и приехала, дала познать эту целительную страну света и цвета, где я отчего-то чувствовала себя как дома.
– Я хочу вернуться сюда поработать, – сказала я, когда мы с Евдорой наблюдали, как женщины красят шерсть в огромных тазах рядом с рынком. – Если получу документы.
– Чика, сбегать в эту страну нельзя, иначе она никогда тебя не отпустит. Уж очень тут красиво. Тусовка кафе-кон-лече никогда себе в этом не признается. Я лично думала, что здесь будет проще жить как я хочу, говорить что хочу, но это не так. Проще не делать этого, вот и всё. Иногда я думаю, что надо было остаться и биться дальше в Чикаго. Но зимой там слишком холодно. И джин слишком дорог, – она засмеялась и откинула волосы назад.
Когда, собравшись домой, мы шли к машине, Евдора притихла. Наконец, у вершины Морелос, она произнесла, будто продолжая начатый ранее разговор:
– Но вообще будет хорошо, если приедешь сюда работать. Только не планируй оставаться надолго.
Мы с Евдорой лишь однажды вместе побывали в кафе на площади. Хотя она и знала всех его посетительниц, большинство из них ей не нравились – по ее словам, потому что все приняли сторону Карен.
– Фрида ничего, – говорила она, – но остальные из них не заслуживают даже дырки в земле, чтобы шипеть оттуда.
Мы уселись за маленьким столиком на двоих. Обвешанный птичьими клетками Херомео вразвалочку пошлепал показать свой товар новоприбывшим. Неизменные чамакитос болтались рядом, выпрашивая то монету, то подработку. Прошли мимо и мариачи, прикидывая, не захотим ли мы заказать серенаду. И только Тэмми, неугомонная и еще не повзрослевшая, кинулась к нашему столику и по-хозяйски налегла на него в ожидании разговора.
– Пойдешь со мной за покупками завтра? – спросила она. Мы хотели выбрать черепаху, чтобы утка не скучала.
– Само собой, – ответила я, обняла ее и хлопнула пониже спины. – Увидимся завтра.
– Теперь снова пойдут молоть языками, – желчно заметила Евдора. Я удивленно уставилась на нее.
– Да никто про нас не знает, – легкомысленно ответила я. – К тому же здесь все заняты своими делами.
Евдора посмотрела на меня, будто недоумевая, откуда я вообще такая взялась.
Солнце зашло, Херомео прикрыл своих птиц. На эстраде зажглись огни, и Мария обходила столики, зажигая на них свечи. Мы с Евдорой расплатились и ушли – вдоль закрытого рынка, вниз по холму Гереро к Гумбольдт, 24. Воздух тяжелел от запахов цветения, костров, потрескивания жареных кузнечиков в тележках продавцов, стоявших на Гереро.
На следующий день, придя с Тэмми с рынка, мы подсели за стол к Фриде и ее компании. Там были Эллен со своей кошкой, Агнес и ее молодой муж Сэм, который постоянно мотался на границу то за тем, то за этим.
– Мы вам помешали? – спросила я, так как они замолчали.
– Ну что ты, дорогая, мы просто трепались, – сухо сказала Фрида.
– Вижу, что ты уже со всеми в городе перезнакомилась, – живо вставила Агнес и подвинулась, с заготовленной улыбкой на лице. Я заметила, что Фрида глянула на нее хмуро.
– Мы просто обсуждали, что Евдора нынче выглядит получше, – подытожила она и сменила тему. – Вы, девочки, чего хотите: кофе или эладо [15]?
Мне не нравилось, что иногда Фрида относилась ко мне как к ровеснице и наперснице, а иногда так, будто мы с Тэмми – одногодки.
Потом, когда я их провожала, прямо перед моим поворотом Фрида будто невзначай бросила:
– Не позволяй им дразнить тебя из-за Евдоры. Она хорошая. Но с ней могут быть проблемы.
Всю дорогу домой я размышляла, что она имела в виду.
Той весной Маккарти подвергли осуждению. В англоязычной газете опубликовали решение Верховного суда о десегрегации школ, и некоторое время мы все сходили с ума, надеясь увидеть новую америку. В тусовке кафе-кон-лече некоторые даже поговаривали о том, чтобы поехать на родину.
ВЕРХОВНЫЙ СУД США ОТМЕНИЛ ОТДЕЛЬНОЕ ОБУЧЕНИЕ ДЛЯ НЕГРОВ. Я вцепилась в субботнюю газету и снова вчиталась в эти слова. Даже не заголовок. Просто подвал на первой полосе.
Я поспешила вниз по холму к жилому комплексу. Всё казалось величественным и странным. Супруги Розенберг были мертвы. Но это дело, о котором я знала лишь малость по журналу «Кризис» Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, могло изменить расовый климат в штатах. Верховный суд высказался. За меня. Он вообще много высказывался в течение минувшего века, и в школе мы вызубривали его решение о «равенстве порознь». Но теперь что-то и правда изменилось, могло измениться. Можно поесть мороженого в Вашингтоне или нет – неважно; главное – дети юга теперь будут ходить в школу.
Вдруг теперь наконец наладятся и даже принесут плоды отношения между мной и зловещей силой к северу от меня?
Решение суда в газете, зажатой у меня в руке, казалось личным обещанием, посланием о моем личном отмщении. Тем не менее утром на площади о нем
