Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Я была мертвой,
Но с землей не срослась.
Я двигалась, двигалась
И скользила незримо.
Я была мертвой,
Но по улице шла,
И мчались по мне
Автобусы и трамваи.
Но не было слышно
Пронзительного крика
«Скорой помощи»,
Но не было
Стоглазой толпы зевак.

Я вошла в дом,
И со мной говорила соседка,
И глаза ее
Не округлялись от ужаса —
Она не знала, что я мертва.
А я улыбалась,
Я притворялась живой.
И никто не знал, что я мертва.
Это знал только ты,
Мой единственный,
Самый лучший на свете,
Ты,
Которого я искала всю жизнь.
Но, может быть,
Ты просто забыл меня?
Мертвых забывают быстро.

Не ищите могил забытых —
Мертвым не нужно забот,
Нежных слов на мраморных плитах,
Подпирающих небосвод.
Ищите забытых людей,
Они спрятаны на виду —
В магазинах, среди площадей,
В толпе, в городском саду.
Каждый из них горд,
Им не нужно памятных плит,
Но обыщите город,
Найдите тех, кто забыт.
Ищите, ищите, ищите
До конца своих дней,
Улыбкой их воскресите,
Чтоб не стало забытых людей!
Понапрасну не тратьте сил —
Не ищите забытых могил.

Я иду по фойе, как по вечности.
Огни погашены.
Спектакль окончен.
Актеры освистаны.
Все овации достались статистам.
Я иду по фойе театра,
Где погашены все огни.
Но должна быть где-то дверь
С пятью красными огоньками —
«Выход».
Я иду долгие годы,
Я ищу в темноте дверь
С надписью «Выход».
А за ней —
Ворвется мне в легкие
Зеленая свежесть парков,
Я пройду под дождем света,
Света уличных фонарей,
Света звезд.
Будут и звезды.
Я могла бы отсюда выбраться
На метле, сквозь дымоход,
Потому что я ведьма,
Потому что мне ведомо
То, что неведомо многим,
Потому что я вижу
То, что не видят другие,
Потому что мне больно
То, что не больно другим.
Но звезды для ведьмы —
Это только черные дыры
В еще более черном небе.

Я иду по фойе, как по вечности.
Я нашла эту дверь.
Я прочла эти красные буквы:
«Выход».
И вышла.
Ледяная тьма обступила меня.
Больше нет и не будет двери
С превосходной надписью —
«Выход».

Есть такие автобусы,
У которых широкие, синие окна,
Будто солнечный день
Постоянно стоит на дворе.
А с подножки сойдешь —
Под ногами осенняя слякоть.

Я – автобус.
Войди в него.
Окна мои темно-сини,
В них бушует гроза,
В них бушует такая гроза,
Что в простуженном воздухе
Явственно пахнет озоном.
Но выходишь,
И я в твоих круглых глазах
Вижу недоумение,
Горечь:
Обычное серое небо.

Ты вернулся в автобус
Затем,
Чтоб меня упрекнуть.
Но во все мои окна
Я желтый восход застеклила.
Желтый, словно пустыня.
Горячий, пустой, как пустыня.
Это
Кожей почувствуй,
Ему подымаясь навстречу.
Но выходишь.
И гнев тебе комкает губы:
Всюду серое небо.
Обычное серое небо.

Нет, меня ты не бьешь.
Но пощечину я ощущаю,
На плечах, на спине
Кулаков расходившихся тяжесть…
Я сгибаюсь,
Пытаясь себя защитить.
Так меня бы твой предок,
Твой честный, обиженный предок
Избивал бы
Пятнадцать столетий назад.

Нет, меня ты не бьешь.
Ты ни в чем меня
Не упрекаешь.
Но спешишь отвернуться,
Как будто плохой человек
Слишком близко стоит.
…Но в широких, изменчивых окнах
Всех цветов сумасшествие,
Счастье нежданных контрастов,
Будто мир на дворе
Необычно тревожен и сложен.
Мир,
Который понравиться может не всем.

Смотришь.
Медленно так расправляются плечи.
Плечи не понимают
Пока:
Это – сила
Иль это – бессилье,
Многоцветные окна мои?

Расправляются плечи,
Чтобы тяжесть нести,
Или с чем-то бороться,
Или окна разбить,
Или
Это обычное серое небо?!

Это все не игра.
Это жизнь.
В этой жизни мы двое.
Неделимы.

Я сегодня рисую город.
Я рисую осенний город…
А получается только контур
Контур моего человека…
Я хочу зачеркнуть рисунок —
Он все тот же:
Осенний город.
Он исчеркан
Ветвями черными.
А весною мне было легче,
А весною я рисовала
Одно плечо,
На которое я могла опереться.
Летом город полон движеньем.
Трудно нарисовать движенье.
Рисовала я отпечаток,
Рисовала я след ладони
На скамейке, где сидел заочник.
Осень.
Больше я не рисую —
Я иду сквозь осенний город,
Я иду сквозь любимый контур,
Сквозь него троллейбусами еду.
Целый день
Я все иду и еду:
Я ищу в исчерченном ветвями
Контуре
Живого человека,
Лишь одно весеннее плечо,
На которое смогу я опереться…

Научи меня, дикарка,
Научи меня, дикарка,
Самая дикая на земле!
Научи меня, дикарка,
Научи меня, дикарка, —
Я люблю.

Я надела ожерелья,
Я пятнадцать ожерелий надеваю —
Я люблю.
Я продела в уши серьги,
Я продела в уши серьги,
Сто серег в левое,
Сто серег в правое, —
Я люблю.

Сделала татуировку,
Синюю татуировку
Во весь лоб.
Я хочу быть самой яркой,
Я хочу быть самой странной —
Я люблю.

Научи меня, дикарка,
Научи меня, дикарка,
Самая дикая на земле!
Научи меня, дикарка,
Научи меня, дикарка, —
Я люблю.

Есть сказочные уголки,
В лесной одетые убор.
Там, в глубине моей Арки,
Есть озеро средь синих гор.

И так светла его вода,
Что камешки видны на дне,
А берега его всегда
В туманной легкой пелене.

И нежных водорослей сеть —
Узором в глубине волны…
Стоять бы здесь и все смотреть
На озеро со стороны.

Безмолвьем дышат берега,
Здесь нет огней и нет людей,
Сквозь заросли лишь тростника
Белеют шеи лебедей.

Свободы баловни, они
Белее, чем вершины гор;
Всегда вдвоем, всегда одни, —
Не отвести от них мне взор.

С утра до самой темноты
Здесь не смолкает птичий гам…
Они величье красоты
Дают безмолвным берегам.

И, если я в степи бывал
Без провожатых, без друзей,
Я шел всегда к безмолвью скал,
К призывным песням лебедей.

На мягком лежа берегу,
Я утопал в траве по грудь;
Здесь не бывать я не могу —
Прохлады светлой не вдохнуть,

Вдали от городов пожить
Немудрой жизнью степняка, —
Меня всегда могла манить
И зачаровывать Арка.

Раз я у озера бродил
И вслушивался в каждый звук…
И будто заново открыл
Его звучанья тайну вдруг.

Увидев в озере себя,
Ныряли птицы в глубь волны,
Рачишку в клюве теребя,
Являлись вдруг из глубины.

Вот пигалица там, вдали,
Привычно хнычет в камышах,
Касаясь крыльями земли
И кувыркаясь в облаках.

Клекочет чайка, червяка
Хватая цепко, как палач.
И слышится издалека
То хохот, то как будто плач.

Гогочет гулко гусь-урод,
В какой-то кается вине,
И юрких уток хоровод
Скользит по мраморной волне.

Но этот гомон, плач и крик
Не дорог памяти моей,
И сердце хочет хоть на миг
Услышать песни лебедей.

Я ждал. Я слушал. Я смотрел.
Но глазу жадному видны
Лишь зелень камышовых стрел
Да рябь нетронутой волны.

Но вдруг совсем вблизи возник
Несмелый лепет, песни зов.
И вот плывет один из них —
Мой белый лебедь. Он готов

Лететь и петь, любить и ждать,
Принять и счастье и позор.
Он ждет любимую опять,
Над гладью крылья распростер.

Но слышится издалека
Та песня, что всего сильней,
И лебедь, вздрогнувши слегка,
Уже летит, стремится к ней,

Я знал, что каждый этот звук,
На землю чуткую упав,
Цветком на ней родится вдруг,
Не только слышным – зримым став.

Пускай разлука коротка,
Всегда желанна радость встреч…
Крыло, как будто бы рука,
Касается любимых плеч.

Вот рядом лебеди плывут
Сквозь птичий гам, и стон, и визг
И вдруг волну крылом порвут
На сотни бирюзовых брызг.

Лишь в зеркало воды взглянут —
Вода становится светла;
Одним движением смахнут
Все брызги с белого крыла,

И тонких водорослей сеть
Они своим движеньем рвут,
Не уставая плыть и петь;
Они вдвоем поют, плывут,

Вдыхают нежный аромат,
Порвав невиданный узор,
Вдоль мягких берегов скользят
В прозрачный утренний простор.

Камыш касается лица,
Но я не двигаюсь, стою.
Они ведь ищут без конца,
Как выразить любовь свою.

…Но почему же, почему
В тиши такой, в любви такой
Она глядит в глаза ему
С необъяснимою тоской?

Что так негаданно могло
Ее глаза подернуть мглой,
Что звонкий звук заволокло
Глухого горя пеленой?

Вот лебедь крылья распростер
И, набирая высоту,
Покинул нежных волн простор,
Летит и плачет на лету.

Печальны взмахи крыльев-рук,
А крик подруги – словно стон…
Еще один прощальный круг —
И вот вдали растаял он.

Всегда разлука тяжела
И долгой кажется всегда;
Хозяйкой в сердце к ним вошла
Неотвратимая беда.

Вдруг вспыхнул шорох и погас,
Прошелестел и замер он,
И берег для ушей и глаз
Безмолвьем вновь заворожен.

Но лебедю неведом страх,
Он головы не повернул
На этот шорох в камышах,
Который мелких птиц вспугнул.

Но миг – и в камышах сверкнул
Ружья жестокий холодок,
Огонь цветы перечеркнул,
Расцвел в сиреневый дымок.

И выстрел, словно гром в грозу,
Над водной гладью прозвучал
И первобытную красу
Развеял, подавил и смял.

И, дрогнув, ахнула волна,
И ахнул, пораженный в грудь,
Несчастный лебедь. Тишина.
Не в силах он крылом взмахнуть.

Был браконьер невозмутим,
Укрытый в камышовой мгле,
И лебедь всем теплом своим
В последний раз прильнул к земле.

Он вытянулся, будто спит…
Убийца, встав из камыша,
Прикончить лебедя спешит
Холодным лезвием ножа.

Насквозь прошила пуля грудь,
Оставив теплый, вязкий след,
А лебедь тянется взглянуть
В последний раз на яркий свет.

А белогривые валы
Все бились у прибрежных скал,
И вал, разбившись у скалы,
Грозя, убийцу проклинал.

И вот, прошлепав по воде,
Вновь браконьер ножом сверкнул,
И вот, глухой к чужой беде,
Он крылья лебедю свернул.

Убийца ловок, точен, скор,
Он зубы скалит, как шакал.
К любви подкравшийся, как вор,
Убив – он гордо зашагал.

Но вдруг, покинув вышину,
Поспешно крыльями шурша,
Друг грудью врезался в волну
Вблизи густого камыша.

Почуял, что беда стряслась, —
И жизнь ему недорога,
Когда любовь столкнула в грязь
Рука коварного врага.

И лебедь не лететь не мог:
Он облака крылом обвил
И рухнул вдруг у самых ног
Убийцы счастья и любви.

«Убей меня, я смерть приму,
Мне больше не сужден полет…»
И, близко подойдя к нему,
Проклятье громко лебедь шлет,

Рыдая, бьет крылом волну,
Убийце преграждает путь, —
Не рвется больше в вышину,
А дулу подставляет грудь.

Но браконьер, убив одну,
Другого не посмел убить,
Хотел смягчить свою вину,
Любовь оставив в мире жить.

Вот крылья снова воздух мнут,
Но, места не найдя и там,
Вдруг опускаются, плывут
За браконьером по пятам,

Трепещут по траве густой
И вдруг застонут, прозвеня:
«О, я молю тебя, постой,
Убей меня, убей меня!»

Вокруг убийцы все кружась,
Летел, бежал, не отставал,
То вдруг смотрел, остановясь,
Просить врага не уставал.

А браконьер от пота взмок,
Шел без оглядки все вперед,
Но снять ружье, взвести курок
Убийца силы не найдет.

И лебедь снова ввысь взлетал,
Как стон – могучих крыльев взмах,
И вновь к земле он припадал
С тоской предсмертною в глазах.

К земле прижав крутую грудь,
Он крыльями траву хлестал,
И, чтобы воздуха глотнуть,
Он снова высоко взлетал.

Обходит смерть таких, как ты,
Глядит на них со стороны,
Когда и солнце, и цветы,
И боль, и счастье не нужны.

Жестоким горем потрясен,
Живой, трепещущий слегка,
Вновь напрягает крылья он
И вновь летит под облака.

«Не расставаться никогда, —
Клекочет клятвенный обет, —
Пусть не почувствует вода
Разлуки одинокий след».

Все выше, выше крыльев свист,
Все дальше, дальше зелень трав…
И, крылья сжав, он прянул вниз,
Со свистом воздух разорвав.

Неудержимый, смят в комок,
Стук сердца крыльями обвив,
Разбился он у самых ног
Убийцы счастья и любви.

И вот все замерло кругом,
Кровь розовеет на груди,
В последний раз взмахнув крылом,
Любимой он шепнул: «Прости…»

Упал он наземь, весь в крови,
Он оживет в легендах вновь.
Нежнее в мире нет любви,
Чем лебединая любовь.