не о чем, все и так ясно.
7 апреля. Прибыл новый командир роты – старший лейтенант Поляков – стройный, красивый блондин с пышной шевелюрой и голубыми, чувственными глазами. Такие мужчины должны, очевидно, нравиться женщинам, подумал я про себя. Поляков нашего возраста, может быть, на год или на два постарше. День, когда он к нам прибыл, был пасмурным и хмурым; пасмурными и мрачными с его приходом стали взаимоотношения людей подразделения.
8 апреля. В середине дня я повел нового комроты по переднему краю обороны, по наблюдательным пунктам. Показал ему разведанные огневые точки противника, обратил его личное внимание на местные особенности огневой системы немцев. Поляков слушал внимательно, что-то отмечал в своем блокноте. Мне казалось, что он доволен, – получилось же все наоборот. Приняв роту, Поляков сразу же стал ломать устоявшийся порядок. Вардарьяна грубо и нетактично подмял под себя. Мне указал мое место: «Командиру взвода вполне достаточно его прямых обязанностей». Работы над планшетом батареи и в штабе батальона прекратились.
– Планшет батареи – это компетенция командира батареи. Я не допущу заниматься самодеятельностью в серьезном и ответственном деле. Кто вы такой – скороспелка военного времени?
Я чувствовал себя оплеванным, замкнулся и ушел в себя. Поляков – типичный карьерист, я это понял. Продвижение по службе и самоутверждение в должности – вот единственная цель и смысл его жизни. Будучи человеком не высокого ума, Поляков продвигался не через выявление собственных знаний и качеств специалиста, но за счет подавления и унижения подчиненных. В этом смысле флегматичный и малообразованный Степанов его устраивал более, нежели я или Вардарьян. Недоверие к Полякову, возникшее в роте с первого дня его появления, со временем превратилось в стойкое отчуждение.
– Выживет он тебя, лейтенант. Как пить дать выживет, – доверительно улыбаясь, сказал мне Шарапов.
– С какой стати? – удивился я. – Чем я ему так не потрафил?
– Поначалу мы тоже думали, что ты так себе, телок, – засмеялся Шарапов, – а ты, видать, и взбрыкивать умеешь.
Шарапов, очевидно, был прав: Поляков явно вытравливал меня из роты. Но и «взбрыкивать», как выразился Шарапов, я наловчился уже с раннего детства. Бабушка Оля звала меня «тихим омутом», в котором «черти водятся».
9 апреля. Взвод работает на лесоповале. Устав, я присел на пень. Настроение мрачное. Задумавшись, я не заметил появления Полякова в сопровождении Вардарьяна. И в тот момент, когда я подымался с пня, во мне что-то взорвалось внутри. Я сам еще не осознавал, что именно. Но что-то взорвалось.
– Товарищ лейтенант, – растягивая слова, обратился ко мне Поляков, – почему вы не работаете, не помогаете бойцам?
– А почему, собственно, я должен работать, товарищ старший лейтенант? – отвечал я ему, снова садясь на пень, что можно было уже расценивать как явный вызов. – Разве вам не известно, что в обязанности офицера входит общее руководство работами, но никак не выполнение самих работ? – Закусив ртом ветку хвои, я продолжал с ядовитыми нотками в голосе: – Если вас, товарищ старший лейтенант, так тянет поработать, я могу составить вам компанию – запасная двуручная пила в моем взводе найдется.
Солдаты остановили работы и выжидательно смотрели на нас. Такого оборота Поляков не ожидал. Он растерялся. В голубых его глазах бурлила злоба. Вардарьян, тупо сбычившись, озирался вокруг, очевидно не зная, что делать и чего ожидать. Я же молча сидел на пне. Ничего не ответив, командир роты повернулся и пошел прочь. Вардарьян же, подмигнув мне, косолапо поплелся следом. Инцидент этот остался без последствий.
– Этой стычки при солдатах он тебе не простит, – сказал мне вечером Вардарьян, – он тебе вспомнит. Тогда что будешь делать, а?
Шарапов втихаря и напоказ демонстрировал перед всеми, что именно я в качестве командира взвода устраиваю их вполне и что ничего иного они не желают и не требуют. Поляков до времени как бы затих.
10 апреля. За завтраком хмурый Зюбин отказался от водки в мою пользу, предложив «наркомовскую пайку» от чистого сердца.
Землянку нашу совсем затопило. Отчерпывать воду не хватает сил. Подмокают постели, отсыревают продукты. Воздух стал затхлым и удушливым. Со стен текут ручьи, печь плавает в проходе между нарами, как дредноут, и растопить ее к вечеру почти невозможно. Огневые позиции тоже в воде, и минометы в своих бревенчатых капонирах стали похожими на смешные старинные корабли. Солдаты шутят: пора переходить на довольствие в «Морфлот».
«Как хочется посмотреть на городскую жизнь», – записываю я.
Здесь, в смердынской глуши, в непролазных болотах, где кроме солдат можно встретить лишь белку да изредка горностая, сутолока городской жизни кажется манящим раем, «землей обетованной». Душа рвется в город, изнывает и не может сдержать этого стремления.
11 апреля. Проснувшись утром, я убедился, что лежу в землянке один. Солдаты ушли и не стали меня будить. Завтрак в котелке стоял на печке. Блаженно вытянувшись, я продолжал лежать. И вдруг какой-то внутренний приказ: «Вставай, иди умываться!» Я продолжал лежать. И вновь приказ: «Иди умываться!» Действительно, что я лежу, еще Поляков заявится. Не спеша, взяв полотенце и мыло, я вышел из землянки. Но, едва отойдя несколько шагов, я услышал нагнетающий, шипящий свист приближающегося гаубичного снаряда. Едва я успел броситься на землю, как раздался оглушительный взрыв. Комки земли, щепки и осколки прошли, просвистели над головою. Снаряд был единственный. Но влепил он в тот угол нашего блиндажа, где я только что лежал и нежился в приятной истоме. Бревна наката, внешней обвязки раскидало и вывернуло. Пришло, видать, время нам покидать эти места.
12 апреля. Так оно и вышло. Получен приказ: «Сдать оборону и выйти в тыл на кратковременный отдых». Повеселел казак Морин. Собирая скарб и пожитки, солдаты балагурят, смеются. К вечеру, передав оборону тем, которые должны тут «плавать» после нас, мы выходим в тылы полка, в район, где когда-то находилась деревня Зенино.
13 апреля. «Вот мы и на отдыхе», – записываю я. Трудно поверить в то, что спим мы в теплых тыловых землянках, сухих и вместительных, что топится огромная печь, сооруженная из железной бочки, а жара в помещении такая, что люди раздеваются до белья, не опасаясь минометной профилактики немцев. Утром мылись в бане, просторной тыловой бане с обилием горячей воды. Все верхнее прожарилось в «вошебойках».
А на улице уже настоящая весна. Местами еще лежит талый снег, но на проталинах дышит весенним паром плотная, покрытая бурыми космами прошлогодней травы глинистая земля. Солдаты сидят после бани босые, латают продезинфицированное, изодранное обмундирование, пишут письма.
14 апреля. Сразу после завтрака в
