С лета 1836 г. к Пушкину вернулось вдохновение! Поэт с семьей жил тогда на даче под Петербургом, на Каменном острове, потому заключительный период в его творчестве получил название «Каменноостровский». В частности, там и тогда был создан Каменноостровский лирический цикл, в числе прочих включивший такие шедевры, как «Воспоминание», «Дар напрасный, дар случайный…», «Дорожные жалобы», «Брожу ли вдоль улиц шумных…», «Странник», «Элегия 1830 г.», «Не дай мне Бог сойти с ума…», «Вновь я посетил…», «Подражания Корану», «Пророк», «Подражание итальянскому», «Мирская власть», «Из Пиндемонти», «Когда за городом задумчив я брожу…» и «Памятник» («Я памятник воздвиг себе нерукотворный…»). Именно в этом цикле Пушкин достиг небывалых высот в духовной поэзии.
Сколь велико, сколь пронзительно хотя бы это:
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлегать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
19 октября 1836 г. Александр Сергеевич поставил заключительную точку в повести «Капитанская дочка» — высочайшем и светлейшем духовно-историческом прозрении русской литературы.
7
Гром грянул 4 ноября 1836 г. Утром Александр Сергеевич получил сразу три экземпляра анонимного письма на французском языке. Помимо него, такие же письма получили семь или восемь человек из так называемого кружка семьи Карамзиных — самых близких Пушкиным друзей в последние годы жизни поэта[142]. Содержание анонимки было следующим:
«Патент на звание рогоносца
Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина[143], единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютером[144] великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена.
Непременный секретарь граф И. Борх»[145].
Прежде всего следует сказать, что Пушкин был не единственным в Петербурге, о ком распространяли подобные пасквили, отношение к ним в обществе было соответствующее — посмеялись и забыли. Биографы поэта слишком преувеличивают значение этого писания в последующих событиях — из-за анонимок не вызывали на дуэль! Как справедливо отмечал A.B. Трубецкой, «в то время несколько шалунов из молодежи, — между прочим Урусов, Опочинин, Строганов, мой consin, — стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин. В другое время он не обратил бы внимания на подобную шутку и, во всяком случае, отнесся бы к ней, как к шутке, быть может, заклеймил бы ее эпиграммой». Но дела приняли несколько иной оборот.
Особенность данной анонимки заключается в том, что при ближайшем рассмотрении она оказывается в не меньшей степени направленной против царствующей фамилии Романовых, чем против A.C. Пушкина. Уже один этот факт свидетельствует о том, что дипломат талейрановской школы[146] (I), ученик Меттерниха[147] и профессиональный служака с более чем двадцатилетним стажем работы на политическом поприще, каковым был барон Геккерен, никогда, ни при каких условиях и ни за какие награды ничего подобного позволить себе сочинить и организовывать распространение сочиненного не осмелился бы — на худой конец он сочинил бы что-то не менее действенное и пакостное, но без оскорбления особ монаршего дома. На то он и был высококлассным дипломатом при самых крупных европейских дворах, чтобы в любых своих действиях в первую очередь руководствоваться именно мнением и возможной реакцией монархов. Посланная Пушкину и его друзьям анонимка для дипломата однозначно становилась карьерным самоубийством, поскольку уже со времен Даниэля Дефо в серьезных державах, каковой бесспорно являлась и Россия, были налажены и контрразведка, и политический сыск и императору ничего не стоило выяснить, кто является автором и распространителем в придворных кругах антиправительственных писаний. Геккерен дураком или самоубийцей никогда не был, да и просто так отдаваться на милость Пушкину или кому-либо иному явно не собирался. Изощренные же построения особо ретивых пушкиноведов на тему сексуальных извращений посланника и его отчаянной борьбы за свое «маленькое счастье в постели Дантеса» свидетельствуют лишь об извращенности самих авторов этих построений, не способных отличить собственные комплексы от психологии европейского дипломата постнаполеоновской Европы.
Кто осмелился написать эту пакость — неизвестно по сей день. Николай I заниматься этим вопросом не пожелал. Существует несколько версий, но реакция Пушкина на пасквиль оказалась совершенно предсказуемой — Александр Сергеевич отослал вызов на дуэль Дантесу как наиболее доступному, хотя лишь косвенно причастному к насмешке виновнику предполагаемых «рогов»… Или в тот день поэт узнал о чем-то более серьезном?
Вообще надо признать, что все дальнейшие события представляют собой сплошную путаницу, поскольку исследователи имеют в своем распоряжении гору обрывочных фактов, из которых пытаются составить общую картину — весьма неудачно, кстати.
Совершенно понятно, что именно двукратный вызов Дантеса на дуэль является основным доказательством действительно неоспоримого, хотя и слабо подтвержденного документально факта — пасквиль стал детонатором для серьезных разборок в семье поэта, а также между Пушкиным и действующими лицами любовного треугольника, да и внутри самого любовного треугольника! Как и когда это происходило, пушкиноведы могут лишь догадываться на основе косвенных сведений — Пушкины-Гончаровы-Геккерены (Дантесы) об этом предпочли умолчать, а друзья в такие интимные дела посвящены не были.
От оценки характера и значения пасквиля зависит подавляющее большинство, если не все, версий причин гибели поэта, начиная с лермонтовского «невольника чести» и кончая щеголевско-ахматовской семейной драмой или всей совокупностью теорий заговора. На самом деле вопрос этот малосущественный, хотя сам Александр Сергеевич сделал все возможное, чтобы представить его чем-то значимым. Гораздо важнее было то, что пасквиль застал врасплох любовный треугольник и спровоцировал грандиозную панику, в результате которой Пушкин без чьего-то злого умысла оказался выставленным в самом дурацком свете. Прежде всего в своем собственном доме. Именно с этого времени длившаяся уже многие годы ложь, в которой погрязли как супруги Пушкины, так и их домашние, из внешне безобидной начала приобретать смертельно опасный для находившегося в серьезном психологическом кризисе Александра Сергеевича, провоцирующий характер.
