Шаляпин жадно ловил каждое слово Мамонтова, выражение его лица. Нет, он вовсе не старался запомнить, как это делает режиссер. Он хотел понять смысл происходящего, постигнуть суть человеческих страстей, которые волновали героев оперы. А жесты, движения, интонации он все равно повторять не будет. Он найдет свои. Ведь ни его фигура, ни его голос вовсе не похожи на фигуру и голос Саввы Ивановича. Мефистофель издевается над всеми лучшими проявлениями человеческой души, что ж, и он посмеется над этим, но по-своему, по-шаляпински…
Мамонтов понял, что Шаляпин заинтересовался работой, и потому уделял ему все свое свободное время. Он никогда не говорил Шаляпину ни «хорошо», ни «плохо», но чаще приглашал его к себе и незаметно для самолюбивого артиста подсказывал те или иные творческие решения.
Шаляпину полюбились беседы с умным и тактичным человеком.
Второе выступление Шаляпина в роли Мефистофеля тоже заметили. Поставленная 31 мая опера Гуно «Фауст», как отмечал «Нижегородский листок», «прошла с успехом. Что касается отдельных исполнителей, то наибольший успех имели г-жа Нума, г. Шаляпин — Мефистофель и г. Соколов — Валентин. Сильный, ровный во всех регистрах, красивый по тембру голос г. Шаляпина производил наилучшее впечатление. Жаль только, что временами, на некоторых нотах среднего регистра, замечается у певца вибрация. Этот недостаток должен быть искоренен в самом начале, чтобы не дать ему развиться и принять большие размеры в будущем. Игра г. Шаляпина, не отличающаяся, правда, особенной оригинальностью, была вполне прилична и вполне соответствовала тому условному художественному образу, который принят для сценического олицетворения духа отрицания и сомнения. Баллада «На земле весь род людской» и серенада были повторены».
Однажды Савва Иванович пригласил Шаляпина погулять с ним по Откосу. Красивый вид на Волгу, спешащая куда-то толпа, пароходы…
— А что, Феденька, ты намерен делать в будущем? — спросил Мамонтов у залюбовавшегося видом Шаляпина, неожиданно обратившись к нему на «ты».
— Как что? Петь! Так хочется петь, Савва Иванович! Все бы дни напролет только бы и делал, что пел…
— Да нет, Федя… Я не об этом. Теперь-то я знаю, что петь ты будешь. Я о другом… Где будешь петь?
— У меня ж контракт с Мариинским театром, ничего не поделаешь. Ох и трудно мне там… Все не так да не эдак.
— С Направником трудно найти общий язык… Странные люди… Никак не хотят понять, что искусство развивается по вольным законам. Нельзя его развитие втиснуть в одно, пусть даже в удобное, русло. Вот и на выставке не поняли меня, выбросили Врубеля из выставочного зала. А какой художник!.. Через несколько лет будут поклоняться ему, а его самого успеют сломать.
Мамонтов тяжело вздохнул. Шаляпин никогда бы не мог подумать, что у этого богатого, преуспевающего в жизни делового человека могут быть какие-то неразрешенные проблемы. И кто такой Врубель? Строитель железных дорог? Инженер, машины которого отказались экспонировать на выставке?
Мамонтов ввел Шаляпина в какой-то тесовый барак, совершенно пустой, неуютный. Только на стенах висели две большие картины, законченные Поленовым и Коровиным по эскизам Михаила Врубеля и лишь недавно привезенные сюда Константином Коровиным.
Поймав удивленный взгляд Шаляпина, Мамонтов заговорил:
— Вот это и есть те две картины, которые не допустили в выставочный зал мои противники. Здесь Микула Селянинович и Вольга-богатырь. А напротив — «Принцесса Греза»… Вглядись, Федор, и поймешь, что перед тобой творения бунтаря, которому надоели приглаженные и напомаженные академические картины! Он ищет новые средства в искусстве. Он первый, потому-то ему и трудно…
«Странно, что он тут нашел хорошего? — думал Федор, глядя на необычные картины Врубеля. — Какие-то разноцветные кубики, очень пестро и как-то бессвязно разбросанные… Какой-то хаос красок…»
— Хорошо! А, черт возьми…
— Почему это хорошо? — неуверенно спросил Шаляпин.
— После поймете, батюшка! Вы еще, Феденька, многого не понимаете… — Мамонтов незаметно для себя вновь перешел с ним на «вы». — Мне всегда кажется непостижимым, как люди не замечают удивительной оригинальности Врубеля… Многим он кажется каким-то растрепанным, сумбурным, диким… Но посмотрите, какая убедительность в его искусстве, какая основательность… Сколько раз я наблюдал, как он работает. Нарисует какой-нибудь кувшинчик, и видишь, что все в его картине на месте, все соразмерно, ничего нельзя переделать…
Мамонтов смотрел на «Микулу Селяниновича» и радовался тому, что он все-таки построил для Врубеля специальный павильон… Пусть ничего в этом особенного нет. Когда он бывал в Париже, не раз видел «Салоны отверженных», где выставлялись картины знаменитых сейчас импрессионистов. Сколько тогда смеялись над ними, упрекали в том, что они не умеют рисовать, что все у них асимметрично. А сейчас? Но как рассказать этому мальчику о том, что художник только тем и интересен, что он прокладывает новые пути в искусстве, отыскивает такие изобразительные средства, которых не было до сих пор, что он раздвигает своим искусством рамки дозволенного…
— Как бы тебе, Федор, объяснить, что такое Врубель и его картины… Я очень люблю итальянскую музыку, сам несколько лет учился в Италии, многое я у них воспринял… Легкость мелодий покоряет слушателей. Итальянские романсы я до сих пор люблю… Но вот появился Мусоргский с его трагической музыкой, с его гениальными трагическими образами. Разве можно создать образ Бориса Годунова теми же средствами, что и итальянцы? Конечно нет! Могучий Модест взрывает устоявшиеся и сложившиеся представления о музыке! А над его музыкой до сих пор насмехаются и считают ее кучерской… Сходи теперь в выставочный зал и посмотри на картины. Ты увидишь, что все они, или почти все, напоминают гладкую музыку итальянских опер. А потом снова зайди сюда и сравни… И ты поймешь, что Врубель ниспровергает всю эту гладкопись! Характер его живописи, его манера письма скорее напоминают манеру скульптора, который высекает свои фигуры из камня. Посмотри, не кажется ли тебе фигура Микулы словно высеченной из камня?.. И это впечатление создается хаотично, казалось бы, набросанными разноцветными кубиками… Кубики, кристаллы, затушеванная блеклая цветовая гамма… Врубель — художник, а в выставочном — красильщики…
Мамонтов видел, что его слова заинтересовали молодого артиста. Ясно, что сейчас он не все понял из сказанного, но как губка вобрал в себя, чтобы потом определить главное в искусстве.
Шаляпин не раз приходил в павильон Врубеля и в выставочный зал, где находились картины, принадлежавшие «красильщикам», по выражению Мамонтова. Нет, он не мог полностью согласиться с такой беспощадной оценкой выставленных здесь картин, среди них были прекрасные… Только почему-то гораздо чаще его тянуло к Врубелю… «Может, действительно разница между его картинами и картинами признанных художников так же велика, как между музыкой Мусоргского и «Травиатой» и «Риголетто», но Верди — тоже великий композитор, далеко не «красильщик», — думал Шаляпин.
