— Так я и знал, что этим кончится!..
— Да нет, ничего мы не позволили себе… Зашли в трактир и съели ухи… И все время любовались на Волгу. «Люблю Волгу, — говорит, — народ другой на Волге. Не сквалыжники. Везде как-то жизнь для денег, а на Волге деньги для жизни…»
— Ясно, этому размашистому юноше радостно есть уху с калачом и вольно сидеть в трактире… Ну и что же?
— Там я его и оставил. Ведь мы только второй день или третий как знакомы.
— Поехали к нему. Как бы он нас не подвел, этот размашистый юноша. Знаете, ведь он сегодня поет! Театр будет полон… Поедем к нему.
Однако на Ковалихе им сказали, что Федор Шаляпин только что уехал с барышнями кататься по Волге.
Досада и разочарование были написаны на лицах Мамонтова и Коровина.
К театру уже подъезжали извозчики, роскошные кареты, подходили люди попроще. За кулисами все было готово к поднятию занавеса: дирижер Зеленый был во фраке, завит, участники были загримированы и ждали сигнала, а Шаляпина все еще не было. Мамонтов волновался больше, чем другие: как же, Витте и другие министры появились в ложах, а спектакль невозможно начать.
В кабинет Мамонтова вошел Поленов, недавно приехавший из Москвы.
— Так неудачно выбрали место для выставки… Тут при слиянии двух самых грандиозных рек выставку ухитрились поставить так, что о реках и величественном виде и помину нет… Сразу чувствуется, что инициаторы выставки, Витте и Морозов, в эстетике слабы…
Как всегда, Поленов говорил то, что никому не приходило до него в голову: такой уж он был — всегда что-нибудь неповторимо оригинальное выскажет. И прекрасный человек… И какой превосходный художник… Мамонтов любил этого человека и всегда бывал рад ему, но сейчас…
— А как сама выставка? — поддержал разговор Мамонтов, а у самого все мысли были далеко от этого… «Где Шаляпин?» — вот что волновало его.
— Да выставка-то грандиозна! Много интересного в области художества и культуры. Панно Врубеля будут очень интересны… Я с таким удовольствием взялся за окончание этих работ по его эскизам! Они так хороши и талантливы, что я не мог устоять и взялся помогать ему. Как хорошо, Савва Иванович, что вы строите для них павильон… Ох уж эти академики, сколько вреда искусству они принесли… Вот вернемся с Костенькой в Москву и быстро их завершим.
Поленов увлекся своими мыслями и вдруг понял, что здесь происходит что-то непонятное для него. Он замолчал.
— А что случилось? — спросил наконец Поленов.
— Да нет, нет, ничего… Ничего не случилось.
— Ах, Савва Иванович, как славно мы начали работать у вас дома. Первым делом, когда я приехал, я пошел к Врубелю и с ним объяснился… Он меня чуть не со слезами благодарил. Потом Сергей передавал, что Врубель совершенно ожил, что он в полном восторге от того, как дело повернулось. Я с ним сговорился, что я ему помогу и только закончу его работу, под его же руководством.
И действительно, он каждый день приходил, наблюдал, а главное, он одновременно написал чудесные панно «Маргарита и Мефистофель». Приходил и Серов, так что атмосфера была вся пропитана искусством… Время от времени эти панно развертывались во дворе, и там продолжалась работа…
— А сейчас он укатил к своей невесте…
— Пять тысяч — деньги немалые. Их он получил за все эти работы, на свадьбу и на первое время ему хватит.
— Да он еще таких денег никогда-то и не получал… Так что можете представить его состояние… Где-нибудь в начале июня панно будут готовы. — В голосе Мамонтова прозвучала уверенность.
Глава шестая
Дебют новой труппы
Федор Шаляпин, конечно, ни на минуту не забывал о предстоящем спектакле. Но все эти недели ожидания, репетиций, волнений, новых впечатлений столько отняли у него сил, что ему вдруг перед самым спектаклем захотелось покататься по Волге…
И как хорошо стало у него сейчас на душе, когда коляска подвозила его к театру, где уже некуда было приткнуться! Подъезжавшие кареты, коляски заполнили всю площадь у театра. В дверях ждали своей очереди нарядные люди. «Все прекрасно, зрителей будет много», — подумал Федор Шаляпин, возбужденный, взволнованный, радостный.
Он вбежал в боковую дверь, не обращая внимания на недовольные взгляды, быстро переоделся, нацепил на себя ватные толщинки, спокойно уселся перед зеркалом и стал внимательно накладывать грим. Мамонтов смотрел на него и никак не мог понять, откуда в этом еще таком юном певце столько уверенности и силы. Волнуется ли он перед выступлением? Вроде бы и не заметно… А почему?
— Вы, маэстро, не забудьте, пожалуйста, мои эффектные фермато, — как ни в чем не бывало обратился он к Вячеславу Зеленому, положив свои громадные руки на его плечи. — Ну не сердитесь, помните, там не четыре, а пять. Ладно? Помните паузу. — Шаляпин со значением посмотрел на дирижера.
Все было готово. Мамонтов мог спокойно отправляться в свою ложу. Но спокойствие не приходило к нему. Что-то томило его. А что — не мог понять… Столько уж перевидал талантливых людей, необычных, ярких, самобытных, а этот опять ни на кого не похож… Ох, Россия, как ты обильна талантами… Сколько в тебе еще неизбывной силушки…
Мамонтов сел на свое место и огляделся. Зал был переполнен.
Исполнили гимн. Кантату, специально сочиненную для открытия театра. Все было торжественно, величаво, радостно. После небольшого перерыва началось представление оперы.
Увертюра, первое действие, второе действие — все шло нормально, без особых помарок, лишь голос молодого певца обратил на себя внимание. В антрактах говорили только о нем.
Ария Ивана Сусанина «Чуют правду» произвела огромное впечатление на слушателей. Мамонтов много раз слышал выдающихся певцов в этой роли — Мельникова, Стравинского, но такого проникновения в душу героя, пожалуй, не было ни у кого… Правда, не удалось молодому артисту избавиться от некоторой напыщенности, излишней величавости, ведь говорил же ему, что Сусанин не из бояр… Да, еще много предстоит работы с ним…
К Мамонтову в ложу приходили его друзья и знакомые. Многие восторгались Шаляпиным.
Ковалевский, растроганный, со слезами на глазах, говорил Мамонтову:
— Кто этот Шаляпин? Я никогда не слыхал такого певца!
Другие были более сдержанны в своих оценках:
— Этот молодой артист поет довольно мило…
— Да, недурно, но голос еще слабоват, не установился…
— Ну, помилуйте, — возражали некоторые, — какой же это бас… Густоты в звуке нет, октавы… Пожалуй, скорее, баритон…
Витте поблагодарил Мамонтова за спектакль, поинтересовался исполнителем главной роли. Мамонтов попросил пригласить к нему в ложу Шаляпина. Витте был поражен молодостью певца. Поздравил его с успехом, пожелал ему с таким же усердием относиться к своей работе в театре.
