– Новый.
– Старый.
– Хорошо, старо-новый, – сказал Лева. Буду в двенадцать у отеля.
– В двенадцать, – согласился Ральф.
Тепло, но моросило. Утробная погода. Ну, где там Гольдман?
Подъехал красный «жигуленок».
– Сегодня понедельник? – спросил американец. – Почему на углу танк?
– Серьезно?!
– Военные колонны движутся к Москве, – сказал водитель.
– Переведи. – Гольдман обернулся к Леве.
– Военные учения. – Лева почувствовал вкус соблазна.
– Смотри! И на это углу танк!
Несколько танков окружили памятник Маяковскому.
– Как это случилось, что ты прошляпил дом Полякова?
– Это все хасиды.
– Прошляпил.
– Смотрите! Грузовики с солдатами!
– Стоп, – сказал Гольдман. – Я не хочу смотреть здание для «Гинейни». Я улетаю в Нью-Йорк. В Шереметьево!
Лева вышел из машины. Что же происходит, черт возьми?!
На Пушкинской с танка зачитывали листовку. Горбачев арестован. Не городской грохот надвигался справа. Ну, как не побежать навстречу. Побежали все, а добежали десять. Леве развели руки в стороны! Господи, какой глупый конец! Головной танк остановился в десяти шагах. Стал слышен дождь. Долговязая старуха ударила зонтиком танк. Танкист высунул мальчишечье закопченное лицо. Подбежал офицер.
– Под трибунал пойдешь!
– Люди, – виновато ответил танкист.
Офицер, матерясь, побежал обратно, вверх по Горького.
Толпа росла. От Моссовета с красно-сине-белым флагом поднималась колонна ДемРоссии. Иду с ними, решил Лева. Не домой же!
– Долой КПСС! – скандировали люди. – Россия! Свобода! Ельцин!
Проезжавшие водители легковушек крутили пальцем у виска.
Вокруг Белого дома ни души. Только под самыми окнами бродили несколько бомжей, старуха с авоськой юродиво выбрасывала к небу руки, причитая:
– Три дня, и Бог спасет Россию.
– Ельцин!
На балкончик вышел Бурбулис:
– У нас нет электричества.
Ни хрена себе! – подумал Лева, опять, что ли, за руки браться?
– Ельцин! – не унималась толпа. – У нас есть мегафон!
Бурбулис спустил веревку, к ней привязали мегафон.
Наконец. На балкончике появился Ельцин.
– Москвичи! – прокричал он в мегафон. – Защищайте Белый дом!
– Ельцин! Россия! Свобода! – скандировала толпа.
– Не расходитесь!
…С утра под проливным дождем москвичи сооружали баррикады.
– Записываю добровольцев! – хрипел чахоточный мужчина в телогрейке.
– А ты записался? – спросил сам себя Лева. Нет, надо ехать в Гипрорыбпром. Ведь с работы турнут за прогул.
– И турнут, будь уверен! – орал алкаш Бондаренко.
Алкаш-то алкаш, но начальник.
– Кто тебя тянул за язык заявлять про родственников в Израиле? Потом эти допросы в спецчасти. Что от тебя хочет КГБ?
– Исправить меня хотят.
– Исправляй свои чертежи…
В среду гэкачеписты сдались. Права оказалась старая бомжиха: три дня спасли Россию. Три смерти. Стотысячные митинги – глас народа – глас Божий. Остальные 250 миллионов в розницу – не в счет.
В пятницу Лева пришел на работу, его не ругали, ополоумели от событий. Вечером он провел богослужение в ДК «Автомобилист» – что-то вроде рок-концерта: все пели.
А ночью – звонок.
– Один из погибших – еврей. Ты можешь участвовать в завтрашних похоронах?
– В субботу?
– Это просьба Руцкого.
– Я Коэн, я никогда никого не хоронил, тем более в субботу. Причем я Коэн из Чернобыля. Может быть, я тот, кого так ждут хасиды.
– Мика встретит тебя, – засмеялся Файнберг.
Миллионоликая Москва стояла в ожидании: от гранитного Маркса до трех гробов на Манеже.
– Пропустите раввина для отпевания убиенных, – кричал Мика Членов.
Только раз тетка кинула им в спину:
– Жулики!
Но они уже у гробов. Здесь просторно и страшно. Тяжелая рука легла на Левино плечо.
– Запрещено евреев хоронить в субботу, – сказал Зяма.
– А умирать в субботу можно?
– Праведник не умрет в субботу, – Зяма будто на сцене.
– А вот уже скоро не сможешь повторить этого.
Зяма снял с его плеча руку, испуганно отступил на шаг.
– Когда?
– Такие дела.
– Нельзя еврея хоронить в субботу. Надо гроб с Кричевским оставить здесь до завтра.
– У них, по-моему, другой сценарий.
– У кого?
– У государства и у семьи.
– Уговори родителей, – сказал Зяма.
На табуретах у крайнего гроба сидели черноглазая седая Инесса и ее муж.
– Нельзя еврея хоронить в субботу, – сказал Зяма. – Надо гроб с вашим сыном оставить здесь до завтра.
– Что вы такое говорите, – прошептала мать. – Пусть хоронят, как всех.
– Вы сумасшедший, – пробормотал ее муж.
Только сейчас они заметили Леву в талите и ермолке.
– Сделайте, пожалуйста, что сможете для нашего несчастного Илюши.
– Я буду с вами.
Руцкой открыл траурный митинг.
Слово освобожденному президенту СССР Михаилу Горбачеву.
Хор православной церкви построился под трибуной.
К Леве подошел священник:
– Вы будете молиться за одного или за всех.
– За всех.
– Хорошо. Мы тоже отслужим за всех.
И в этот момент Лужков знаками велел Леве подняться на трибуну. Море людей, десятки телекамер и микрофонов.
– Говори, – прошептал Лужков.
– А что?
Да скажи что-нибудь по-человечески.
– Я их имен не знаю.
– Никто не знает. Давай.
– Прошу тебя, Господь, милости и милосердия, дабы мы отдали последний долг геройски погибшим защитникам свободы. И охрани нас от всякого препятствия. Я прочту поминальный Кадиш по погибшим; Итгадал ва иткадаш шмей раба…
Кадиш звучал над центром Москвы.
Когда он окончил читать и спустился с трибуны, церковный хор пел заупокойную молитву. К Леве подошел высокий мужчина:
– Я посол Соединенных Штатов Америки. Рабай, я хочу пожать вашу руку. Вы не представляете себе, какой вы совершили поступок. Я хочу представить вам сотрудников американского посольства.
Горький еврей Йом-Тов покрыл гроб Ильи Кричевского талитом, похоронная процессия двинулась по Новому Арбиту к Белому дому, к Ельцину.
Лева и Мика шли с ветеранами-афганцами.
– Головные уборы снять! – яростно окрикивали афганцы зевак.
К Леве подбежал корреспондент:
– Мы ведем репортаж на Израиль. Религиозные евреи выбежали на улицу и рвут на себе волосы. Как можно раввину в субботу хоронить? Что вы им скажете?
– Это похороны государственные, и такова воля родителей Ильи, да упокоится его душа. Мне тоже тяжело из-за всего, что происходит в эту субботу. Я прошу у Бога прощения.
– А люди вас простят?
– Не знаю.
Из машины высунулась голова священника:
– Полезайте в кабину.
– Суббота, – ответил Мика.
Батюшка пожал плечами.
