– Работа актера и писателя во многом похожи: надо видеть, сопереживать, пропускать чужой опыт через себя. Мой опыт актрисы для меня не просто важен – бесценен»[70].
Еще вчера такой знакомый и привычный окружающий мир открывался теперь перед девушкой совершенно новыми, незнакомыми прежде гранями, заставляя ее собственные органы чувств воспринимать по-новому, дрожа от предчувствия новых невероятных открытий. «Когда я вижу, как человек на сцене переживает здесь, сейчас что-то очень личное, подлинное, настоящее… Это магия. Это потрясающе. А искусство режиссера? Сделать спектакль, чтобы он был живым, чтобы вызывал катарсис – когда я вижу человека, который на это способен, мне хочется снять шляпу»[71].
Занятия в стенах института сменялись гастролями, когда студенты и их преподаватели – актеры и режиссеры переезжали подобно бродячей труппе с места на место, изменяясь, перевоплощаясь, пробуя себя в разных ролях и образах. Удавалось познакомиться и даже поработать бок о бок с удивительными людьми, о встрече с которыми вчерашняя школьница Марина могла, наверное, только мечтать. Одним из таких мастеров актерского цеха был Богдан Сильвестрович Ступка. Марина играла одну из ролей в фильме «Ради семейного очага», где ее партнером и был пан Богдан. Сложная психологическая драма раскрыла весь потенциал актера – приветливого и умного человека. Очарованная выпавшим ей шансом пообщаться с гениальным актером, Марина запомнила и навсегда сохранила в сердце каждую минуту, каждое произнесенное ее собеседником слово, каждую встречу.
«– Ваши однокурсники реализовали себя в актерской профессии?
– К сожалению, норма «реализованности» студентов актерской специальности всегда, даже во времена Станиславского, была невысокой – на целый курс из двадцати человек приходилось два-три успешных артиста. Многие мои однокурсники нашли себя в областях, смежных с театром, другие переменили специальность, кто-то по-прежнему работает на сцене, кто-то преподает. Насколько я знаю, большинство из них довольны жизнью и вспоминают институт с удовольствием»[72].
Четыре года института пролетели, точно в одном ослепительно-великолепном празднике, не скажу, что незаметно. Разве может пролететь незаметно такое интересное и насыщенное время? Впереди же, за порогом института давно дожидалась ее собственная непростая судьба. Новые роли, театры, публика, овации… новые сценарии, книги, семейные праздники и будни…
В 1991 году развалился СССР, и найти работу в государственном театре сделалось проблематично. Повсеместно закрывались театры, труппы немилосердно сокращались, и удержавшиеся на своих местах театральные профи не собирались уступать их выпускникам театрального института. Зато вдруг, точно грибы из-под влажной земли, выросла масса театральных студий. Многие из них даже своего собственного постоянного помещения не имели. Как говориться, ни двора, ни угла, но зато молодой задор и желание работать.
«Я очень любила театр, я и сейчас его люблю, но театр – это очень сложная вещь. У меня не сложилось с театром. Я не смогла им заниматься. И уход в литературу – это было с одной стороны отступление, а с другой – возвращение во что-то свое, родное, удобное. Вышло так, будто у меня была дорога, шоссе, а я все пыталась залезть на какую-то горку. Это у меня не получилось, я с нее шлепнулась – и оказалось, что упала очень удачно, на свою дорожку, прямую и доставляющую удовольствие»[73].
Почему так произошло? Может быть, потому, что юная актриса была не по годам самокритична. Вместо того, чтобы пестовать свою исключительность, как это делает почти все актеры, она сомневалась – в себе, в режиссуре, в постановке… Но не будем забегать вперед.
Театр-студия, в которую пригласили Марину Ширшову, назывался «Дзвiн», здесь юную актрису встретили, точно только ее и ждали: не затирали, не ставили на всегдашнее «Кушать подано», а – мечта всех молодых актеров – сразу же начали давать настоящие роли, помогали, объясняли, словом – повезло! Спектакли шли на украинском. Марина выучила этот язык в школе, хотя дома разговаривали только на русском. Впрочем, она и в украинском преуспела, стала Лауреатом всеукраинского конкурса чтецов, вдохновенно декламируя Шевченко. После института несколько лет преподавала украинскую сценическую речь. Учила мальчиков и девочек правильно произносить окончания и оглушать звонкие согласные, выделять события, анализировать, что происходит, чего добивается персонаж… Параллельно шла работа со старшими педагогами, особую роль в формировании себя как преподавателя Марина отводит Валентине Николаевне Еременко, которая учила ее в институте, и продолжала работу в аспирантуре. По мнению Розы Люксембург, лучший учитель тот, кто сам продолжает учиться. У них и знания свежее, и забыть ничего еще не успели, о том же, чтобы утаить, спрятать что-то по-настоящему ценное, сохранив лишь для посвященных или по крайней мере для любимых учеников – об этом и речи нет. Производя анализ художественного произведения на предмет заложенной в него драматургии, Марина, сама того не осознавая, начала более глубоко чувствовать литературу, заодно подвергая той же скрупулезной проверке свои собственные литературные труды, повести и рассказы, которых у молодой писательницы уже собралось с избытком. Это был мастер-класс, растянутый на годы, потому что Марина не ограничилась тем, что дали ей в институте и аспирантуре, а продолжала искать и находить нечто новое, искать и экспериментировать. Не случайно же произведения четы Дяченко порой изобилуют театральными приемами и кинематографическими образами.
Успех – это труд, которому повезло.
О’Cанчес
Но вернемся в Москву, где Сергей Дяченко, ничего не зная о Марине, жадно учился во ВГИКе, писал свои первые сценарии, совмещая это с научной работой в Институте медицинской генетики АМН СССР. Билет ВГИКа давал возможность студентам посещать святая святых – Дом Кино Союза кинематографистов, где показывали запретные для общего проката зарубежные фильмы. Самые новые, самые интересные! Ведь в те годы СССР окружала плотная идеологическая завеса, за границу попадали лишь избранные и посмотреть новые американские, итальянские, французские фильмы можно было только в Доме кино или во время Московского Международного кинофестиваля.
«Я ждал Московский фестиваль как манну небесную. То было время, когда люди ночами стояли в очередях за билетами, жгли костры, пели песни под гитару… Было какое-то братство фанатов кино, люди обменивались новостями, слухами, историями о любимых актерах и режиссерах. Обменивались билетами. Во время кинофестиваля – а он всегда проходил в июне – я перемещался в какое-то иное пространство и смотрел в день по 5–6 фильмов, лучших, в разных кинотеатрах. У меня был всегда большой обменный фонд билетов, я, признаюсь, нередко и подделывал их, и даже пользовался гипнозом, чтобы пройти вообще без билета. Помню, когда показывали фильм “Апокалипсис сегодня”, или “Ганди” – кинотеатр “Зарядье” окружала конная милиция, а количество контролеров удвоилось. Ажиотаж был огромный, тысячи людей ждали лишнего билетика, и его не достать даже за баснословные суммы у спекулянтов. Но я прошел, причем даже на спор с друзьями, используя специальную психотехнику. Каюсь, конечно. Но эти штуки я применял только для кинофестивалей.
