– Был у нас на борту доктор Бринкен, – рассказывал Толстой-Американец о своем кругосветном путешествии. – Однажды я говорю: доктор, я болен. Он дает мне лекарство. Я говорю: это лекарство горькое. Он дает другое. Но я говорю ему: и это горькое. Наконец привязал его к стулу и напоил всеми лекарствами…
И пошли рассказы о дебошах, хулиганстве, насилии, о том, как пьяного корабельного священника он припечатал государственной печатью к палубе, о том, как научил орангутанга испортить корабельный журнал, обо всех его скандальных приключениях, кончившихся тем, что адмирал Крузенштерн, потеряв терпение, ссадил его на берег где-то неподалеку от Америки.
Компания веселилась. Мальчик-калмык, взятый из астраханских владений Всеволожских, теперь в национальном халате и мягких сапожках, при каждом неприличном слове подходил к виновнику и, радостно улыбаясь, говорил ему: «Здравия желаю!»
А потом затеяли сцены, благо были начинающие актрисы, однако для этих сцен не только театральные, но вообще никакие наряды не требовались: изображали изгнание Адама и Евы, а потом Содом и Гоморру, погрязшие в разврате и пороках…
У Всеволожского компания оставалась до утра. В большом доме с множеством комнат места хватало для всех.
С тобою пить мы будем снова,
Открытым сердцем говоря
Насчет глупца, вельможи злого,
Насчет холопа записного,
Насчет небесного царя,
А иногда насчет земного.
Но в этом же доме Никиты Всеволожского собиралось серьезное общество.
Тогда в гостиной пол устилался ковром с изображением кругов, циркулей, планет, созвездий. Столы ставились в виде прямоугольника, ибо известно: еще до Птолемея прямоугольником изображалась вселенная, – а председатель постукивал молотком, ибо сказано: стучите – и вам откроют, просите – и вам дастся, ищите – и обрящете…
Лампа в гостиной имела зеленый колпак, зеленый цвет – цвет надежды, юности, дружбы. Общество называлось «Зеленая лампа».
Здесь по очереди читали стихи, разбирали театральные новости, произносили политические речи. Все сидящие за столом – между собой равны. Вот важный принцип – равенство.
Сначала занимались политикой.
И здесь осуждали Александра!
– Клиот спас Александру Македонскому жизнь, а тот в гневе убил его. – Это был намек на то, что государь отступил от задуманных некогда реформ…
– Он заключил в темницу философа Каллисфена, ученика Аристофана. – Это был намек на его измену былым либеральным друзьям.
– Да, Александр Македонский отвернулся от верных своих македонцев, он полюбил персов…
Эти достойные люди, друзья Пушкина, настроены были весьма либерально. Таков был дух времени.
Молодой, щеголеватый редактор вестника «Journal de St. Petersbourg», издаваемого на французском языке министерством иностранных дел – Улыбышев, прочитал свое сочинение. Оно называлось «Un reve» – Сон. Вот идет он по городу – но что это за город, неужто Петербург? Вместо дворца самодержца – Собрание представителей; в бывших казармах – школы, академии, библиотеки; в храмах – проповедь в пользу бедных; в судах – чиновники не в иноземных платьях, а в русских кафтанах; в Аничковом дворце – статуи великих, послуживших родине… Великие события разбили наши цепи и вынесли нас в пврвые ряды европейских народов… И главное – но возможно ли такое? – мы читаем, что хотим, и, как во всех цивилизованных странах, высказываем свои мысли, и цензура отменена…
Сон был аллегорический. И, слушая этот сон, молодые либералисты переносились силой воображения из страны рабства и тирании в страну с законно-свободными учреждениями…
Ах, сбудется ли в России этот сон?
А вот еще одно сочинение: «Conversation entre Bonaparte et un voyageur anglais»[44]. И что же следовало из этого разговора? Что в Европе куда как неспокойно… Какая цель у Священного союза? Поход против неверных? Лига монархов против народов?
Но хватит, хватит о политике! Перейдем к театральным делам… И все оживились. Итак – новый спор: кто лучше в роли Эсфири – Семенова или Сашенька Колосова?
– Госпожа Семенова одарена талантом, живым и верным чувством и конечно же не имеет соперниц! – утверждали поклонники Семеновой.
– Но госпожа Колосова дебютировала в роли Эсфири – и восхитила всех совершенством игры и прелестной своей наружностью, – возражали поклонники Сашеньки Колосовой.
Одни восхваляли голос Семеновой, другие – живость Колосовой; одним нравился греческий профиль Семеновой, другим – глаза Колосовой. Обсуждали их декламацию, движения, манеры, спорили и единодушно ругали публику, которая конечно же похожа на некоего прекраснодушного зятя, о котором тесть сказал: он хороший человек, что ни поставь перед ним – все съест…
Барков – вот кто прочитает театральные рецензии… Что же, он готов! Мелодрама «Виктор, или Дитя в лесу»: гостинодворская публика приучила актеров к выбору для бенефисов подобных пьес – с нелепым планом и нелепым действием; в этой пьесе даже батальные сцены не удались. Далее балет «Рауль де Креки»…
Этот молодой лейб-улан, безобразной внешностью похожий на сатира, был завсегдатаем кулис, писал рецензии, еженедельные театральные обзоры, переводы опер… Он был сторонником Катенина и Сашеньки Колосовой.
– Что касается перевода господина Катенина – у всякого свой вкус, но, по моему мнению, дай бог таких переводов побольше…
И эта реплика тотчас вызвала возражение Гнедича, который тоже был здесь.
Человек десять – двенадцать сидели в мягких креслах на атласных подушках, и у каждого на пальце было кольцо с вырезанным светильником и девизом: «Свет и надежда». Военные расстегнули крючки мундиров; статские в свободной позе закинули нога на ногу – остриженные по последней моде, в искусно повязанных галстуках и в особо узких панталонах. Мальчик-калмык разносил господам зажженные трубки.
Пушкин радостно поглядывал на своих милых, умных друзей. Ему нравилось это общество. Здесь все равны, все либералисты, здесь беседа течет свободно, а председательствует – веселье…
Со своего места поднялся литератор, сочинитель стихов на французском языке, переводчик Тибула, автор сатирических посланий – адъютант Генерального штаба и он же владелец значительных поместий в Тверской, Новгородской и прочих поместьях – Яков Толстой. Он прочитает стихотворение послание Пушкину.
О ты, который с юных лет
Прельщаешь лирой золотою!
Направя к Пинду свой полет,
Летишь во храм его стрелою…
Все эти лейб-уланы, лейб-егери, семеновцы, сотрудники Коллегии иностранных дел – писали стихи, но кто из них мог сравниться с Пушкиным? В обществе он пользовался безоговорочным поклонением. Все они славословили его гений: да, ему от богов дана сила витийства, нежность, вкус, лира его золотая, резец его пламенный, и ему, истинному пииту, плетут на Пинде венок Музы…
