Склонись, о Пушкин! Феба ради, На просьбу слабого певца, И вспомни, как к моей отраде Ты мне Посланье обещал…
Все они просили у Пушкина стихов к себе – Посланиями Пушкина хвастались, иные даже отдавали их напечатать в малом количестве в типографию.
Ты вспомни, как, тебя терзая, Согласье выпросил тогда, Как сонным голосом, зевая, На просьбу ты мне молвил: да!
Он напомнил Пушкину о том, как после позднего собрания вез его на дрожках вдоль Фонтанки к дому.
Да, слава молодого поэта росла! И эти блестящие гвардейские офицеры и камер-юнкеры – в театре и в гостиных на бале составляли восторженную его свиту:
На что мне длинное посланье? Твоих стихов десятка три, Вот, Пушкин, все мое желанье, Меня ты ими подари.
Наступала очередь Пушкина. Он улыбался, он сиял. Вот у него с собой несколько тетрадок: это будущий сборник «Стихотворения Александра Пушкина»!
Здесь были его лицейские и послелицейские стихотворения – исправленные по многу раз совместно с Жуковским.
Он уже договорился с издателем! Уже писарь перебелил их.
– А вот подписные листы! – Он поднял пачку. – Не желает ли кто-нибудь подписаться?
Все желали! Некоторые взяли даже по нескольку билетов…
Он объяснил: он издаст сборник по образцу Батюшкова и Жуковского – в двух томах, в двух разделах и с портретом. Первый раздел – «Элегии». Он перечислил некоторые «Гроб Анакреона», «Пробуждение», «Выздоровление», «К ней», «Разлука», «Уныние» – всего пятнадцать… Разные стихотворения: «Веселый пир», «В альбом Пущину», «К портрету Жуковского» – всего двадцать девять… Что же касается портрета – портрета у него еще нет.
Откинув, как обычно, назад голову, подняв руку, он прочитал одно из стихотворений:
Откуда чудный шум, неистовые клики? Кого, куда зовут и бубны и тимпан? Что значат радостные лики И песни поселян?
Он читал стихотворение «Торжество Вакха». Разве не на радость дана нам жизнь? Разве не для счастья дана нам бесценная молодость?.. Шествует сильный бог по Индии, фавны, сильваны, сатиры и нимфы – в его свите, их пляски неистовы, а поселяне ведут хороводы – вот упоение младостью, вот сладость наслаждений…
Эван, эвое! Дайте чаши!
Носите свежие венцы!
Невольники, где тирсы наши?
Бежим на мирный бой, отважные бойцы.
Да, упьемся жизнью, да, предадимся наслаждениям, есть жизнь, есть смерть – и никакие мудрецы ничего не добавят к этим простым истинам…
Друзья, в сей день благословенный
Забвенью бросим суеты!
Теки, вино, струею пенной
В честь Вакха, муз и красоты!
Да, лови счастье, но смерть прими хладнокровно и мудро, когда она придет. А пока живешь, умей свои порывы, стремления, мысли, радости, горести, взвешивать на простых весах с двумя чашами: жизни и смерти, смерти и жизни…
Потом Пушкина отозвал Федор Глинка. Вездесущий полковник в «Зеленой лампе» не только участвовал, но частенько председательствовал. Он предостерег Пушкина: как адъютант и доверенное лицо петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича он имел доступ к полицейской переписке.
– На тебя доносы! В Петербург приехал из Малороссии некий Василий Назарович Каразин – человек лет пятидесяти, деятельный, весьма кляузный. В театре он видел, как из рук в руки передают твои Ноэли, твою Оду на Вольность – и прочее, и прочее…
Пушкин пожал плечами.
– Что же я должен делать?
– Быть осторожен…
– Я не старик! – резко возразил Пушкин.
И все направились в соседний зал, к пиршественному столу. Какое же общество в России могло обойтись без застолья?
Ты мне велишь, о друг мой нежный,
На лире легкой и небрежной
Старинны были напевать
И музе верной посвящать
Часы бесценного досуга…
В эти часы работы никто и никогда не видел его… Он являлся к своим друзьям полный нетерпеливой жажды жизни – веселый, говорливый, суетный, обидчивый, вспыльчивый… Или появлялся в гостиных – мрачный, раздраженный, скучающий, тоскливый…
Сейчас он был самим собой…
…Забвенных струн касаюсь я…
Звон этих слов заполнил комнату, оттесняя, заглушая все прочие звуки. Он вслушивался в слова: …Коснулся я забвенных струн…
Это прозвучало мягче. Сердце тревожно забилось. …Коснусь я вновь забвенных струн…
Сердце билось, сладостная тревога, счастье заполнили душу.
…Решусь: влюбленный говорун, Касаюсь вновь ленивых струн…
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Он пришел в знакомый дом, бывшее убежище «Арзамаса», и Николай Тургенев бросился ему навстречу.
– Благодарю, благодарю, – восторженно говорил он, даже заикаясь от волнения. – Я думал, на петербургском шлагбауме нужно начертать Дантовы слова: «Оставь надежду навсегда…» Но есть, есть… есть надежда! И эту надежду нам дали вы!..
Уже всех обошли слова Александра, сказанные генералу Васильчикову о стихотворении «Деревня»: «Поблагодарите Пушкина за добрые чувства, которые внушают его стихи».
Как было не восхищаться, не радоваться Николаю Тургеневу! Ведь именно его мысли выразил Пушкин: рабство уничтожится царской властью, просвещение приведет к гражданским свободам!..
– Значит, государь вспомнил о былых своих обещаниях! – восклицал он. – Значит, государь готов отменить крепостное право!..
И, усадив Пушкина рядом с собой, принялся читать ему записку «Нечто о крепостном состоянии в России». Эту записку он через того же генерала Василь-чикова представит царю.
И на сходках у Никиты Муравьева, в тесном кольце офицеров, он читал теперь, помимо Ноэлей, свою Деревню. И снова слышались восклицания:
– Ну, братец, знаешь…
– Ну и молодец ты, братец!..
Кюхельбекер прибежал к нему домой. Он был возбужден.
– О тебе говорят всюду! Но заговорил о себе:
– Я пишу критику: «Взгляд на текущую словесность». Скажи, скажи, ты согласен, что не все метры присущи нашей поэзии? Ну, а размер, который Ломоносов заимствовал у немцев – со стопами и рифмами? Ну, а подражание древним? Но скажи, скажи: ты, конечно, согласен со мной, что нельзя все это смешивать?
И снова вернулся к Пушкину:
– О тебе все, все говорят!..
Да, в потоке слухов, омывавших Петербург, все громче и громче слышалось имя сына Сергея Львовича и Надежды Осиповны…
Имя Пушкина и милостивый отзыв императора повторялись в салонах, в гвардейских казармах, в Комитете министров у Большой Миллионной, в Государственной канцелярии у Красного моста, в Комиссии составления законов на Литейном, в Главном штате против Зимнего дворца, в сенате на Петровской площади и в здании Коллегии иностранных дел, где он числился переводчиком, чиновником десятого класса…
