— Очень часто в эту кампанию нам приходилось идти против ветра, — говорил сенатор, — но мы всегда твердо держали руль. Очень многие из вас делили с нами цели и надежды. Вы подарили мне свою помощь, но, что гораздо важнее, вы подарили свои сердца. Благодаря вам эта кампания была счастливой!..
В самом конце речи Эдвард пригласил на сцену Джоан и своих детей, а затем завершил выступление:
— Для меня несколько часов назад это кампания подошла к концу. Но для всех тех, чьи заботы были нашими заботами, работа продолжается, надежды по прежнему живы, а мечты никогда не умрут.
Несколько мгновений после окончания речи сенатора в зале стояла тишина, а потом она взорвалась бурным восторгом. Делегаты съезда, забыв о своих пристрастиях, вскочили на ноги и разразились овациями. Это продолжалось 10 минут, 20, 30, 40! Репортеры бегали между рядами и спрашивали у делегатов их мнение:
— Проклятье! — вытирая слезы, говорил один из делегатов от штата Огайо. — Он может перевернуть всю эту чертову страну! Если бы он так выступал в течении всей кампании, это был бы его съезд!
Он был неправ. В условиях, когда средства массовой информации всячески игнорировали выступления Эдварда, все его красноречие, все то, что американцы обожают называть магией, не способны были изменить ситуацию. Но на съезде демократов, которое транслировалось на всю страну, замолчать речь сенатора было невозможно. Он наконец-то получил трибуну.
В зале творилось нечто невообразимое. Сидя в своем номере, президент чуть не плакал от злости, видя эти восторги. Так не должно было быть. Все это совершенно не соответствовало американским политическим традициям, по которым американцы не любят проигравших. Но кто был проигравшим, и кто победителем? Люди президента в отчаянии звонили председателю съезда, требуя любым способом прервать неуместные восторги. Неужели нельзя включить мелодию «Снова пришли счастливые деньки» или что-либо подобное? Неужели же это никак нельзя заглушить?
Заглушать было бесполезно. Как отмечали репортеры, Кеннеди украл у президента все шоу. Позднее, когда Картер был официально выдвинут кандидатом в президенты США, ему достались лишь вежливые аплодисменты, а появившегося рядом с ним Кеннеди делегаты встретили бурными восторгами.
— Он подстроил все это нарочно! — твердил своим помощникам Картер. — Он хочет побольнее ранить нас напоследок, даже если для этого ему придется испытать боль самому.
«Кеннеди морально доминировал на съезде», — утверждали журналисты, и президент так и не смог простить этого[36]. Ему пришлось публично признать заслуги сенатора. Ему пришлось просить о поддержке:
— Тед, ваша партия нуждается, я нуждаюсь, в вас и вашем идеализме, в вашей преданной работе… Я благодарю вас за вашу поддержку. Вместе мы будем замечательными партнерами и этой осенью надерем задницу республиканцам!
Нет, что это за нездоровый интерес к чужим задницам? И что за слог!
Не смотря на задиристость Джимми Картера ему не удалось одержать верх над республиканцами. Вместе с ним безжалостный вихрь унес и многих сенаторов-демократов: Джорджа Макговерна, Фрэнка Черча, Берча Бая, Джона Калвера, Джона Танни…
Но удивительное дело. Даже после этого поражения, даже после того, как называться либералом стало не принято, в американский журнал «Тайм» шли и шли письма читателей, предлагавших назвать Эдварда человеком года. За то, что он дал надежду миллионам обездоленных.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Король Капитолийского холма
…Вперед, друзья
Открытиям еще не вышел срок.
Покинем брег и, к веслам сев своим,
Ударим ими, ибо я стремлюсь
Уплыть за край заката и достичь
Вечерних звезд, пока еще я жив.
Альфред Теннисон «Улисс»
Избирательная кампания 1980 года, казалось, воссоединила семью Эдварда. Джоан Кеннеди, гордая вновь обретенной способностью вести трезвую жизнь, активно участвовала в кампании мужа. Тем не менее, три года проведенные ею вдали от родных, возвели между ней и остальной семьей настоящую стену. К величайшему удивлению Джоан ее старшие дети, двадцатилетняя Кара и девятнадцатилетний Тедди, были уже взрослыми и совсем самостоятельными. Они разъезжали по стране, ведя агитацию за отца и не догадываясь ставить ее в известность о своих шагах. Даже тринадцатилетний Патрик стал излишне независимым. В подобных обстоятельствах для Джоан особое значение имели чувства мужа, однако репортеры замечали, что Эдвард и Джоан больше напоминают союзников, чем супругов.
— Почему мистер Кеннеди никогда не целует и не обнимает вас? — спросил как-то Джоан один из репортеров.
— А вы видели, чтобы Джек или Бобби целовали своих жен на людях? — нашлась с ответом Джоан.
Джоан задавалась тем же вопросом. Она жаловалось своему административному помощнику и подруге Марции Челлис, что Эдвард не обращает на нее внимания как на женщину. Правда, о возможности подобной ситуации ее предупреждала еще Жаклин Кеннеди. Нельзя оставлять мужчину в одиночестве на три года, уверяла она Джоан, Эдвард попросту отвык от нее.
Вскоре после своего поражения на съезде демократов Кеннеди попытался преодолеть разделяющий его и Джоан барьер, пригласив жену посетить вместе с ним маленький французский ресторанчик в Нью-Йорке как «в добрые старые времена». Однако надежды, что толпы американских и иностранных журналистов, освещающих съезд демократов, не узнают об этом и не превратят это обыденное событие в Новость N 1, были совершенно напрасны. Джоан винила во всем помощников Эдварда, которые, как она полагала, специально организовали для журналистов впечатляющий спектакль, который должен был представить всему миру галантного мужа и его преданную жену. Возрождения «добрых старых времен» не получилось. Но, как ни странно, репортеры не поняли этого.
Возвращение Джоан в покинутый ею дом семьи в Маклине, под Вашингтоном, первоначально тоже не предвещало каких-либо осложнений. Правда, Кара и Тедди-младший уехали в Хайаннис-Порт, забыв предупредить об этом мать. Патрик перед отъездом все же зашел попрощаться, однако решение о поездке принял сам. Впрочем проблему детей Джоан рассчитывала решить после. Там, в Маклине, Эдвард организовал прощальную вечеринку для агентов секретной службы, желая отблагодарить их за самоотверженную охрану во время избирательной кампании. Джоан во всю веселилась, танцуя то с одним агентом, то с другим. Она называла агентов «куклами», но вряд ли кто-нибудь мог догадаться о столь пренебрежительном к ним отношении. Ни они сами, ни, что гораздо хуже, Эдвард Кеннеди.
