Федерация Юры издавала бюллетень, редактировавшийся Джеймсом Гильомом. Этот школьный учитель, соратник Бакунина, стал близким другом Кропоткина еще в первый его приезд в Швейцарию, в 1872 году. Теперь он познакомился с французским географом и анархистом по убеждению Жан-Жаком Элизе Реклю*, участником разгромленной Парижской Коммуны, с другими бывшими коммунарами - учителем Густавом Лефрансе, автором книги о Коммуне Бенуа Малоном; с друзьями Бакунина - итальянцами Карло Кафиеро и Энрике Малаеста.
И еще с одним, родственным по духу человеком, удалось встретиться в Швейцарии - с Львом Ильичем Мечниковым*, только что приехавшим из Японии, где он прожил два года, читая лекции в университете.
Как Реклю и Кропоткин, Мечников был географом и убежденным анархистом. Все трое стремились объединить анархизм с наукой, но если первые двое видели путь через развитие человеческих отношений, то Мечников считал, что первична географическая среда, которая и определяет социальную жизнь людей.
Еще в 1873 году Кропоткин опубликовал в петербургском сборнике «Знание» рецензию на появившийся на русском языке двухтомник Э. Реклю «Земля». Теперь он подружился с этим человеком. Как и Кропоткин, Э. Реклю несколько лет провел в трудной экспедиции: он исследовал природу в джунглях Амазонки. Как и Кропоткин, он стал анархистом, познав, что в природе господствует закон взаимосвязей и зависимостей, а в живом мире - взаимопомощь и солидарность.
Пройдет 32 года, и в журнале Королевского Географического общества в Лондоне появится некролог Э. Реклю, написанный Кропоткиным. Три десятилетия дружбы и сотрудничества двух единомышленников - знаменательный факт в истории науки.
Довольно много в Швейцарии находилось и русских эмигрантов. Члены разгромленной в 1863 году подпольной организации «Земля и Воля» - Николай Серно-Соловьевич и Николай Утин - активно сотрудничали в Интернационале, оказавшись в оппозиции к Бакунину. После того, как Серно-Соловьевич покончил жизнь самоубийством, ведущая роль в деятельности русской эмигрантской колонии перешла к Николаю Утину, с которым Кропоткин встречался еще в 1872 году. Сын миллионера-откупщика, получивший университетское образование в Петербурге, он примкнул к социалистам и отдал много энергии русской секции Интернационала, которая находилась в Женеве. Утин переписывался с Марксом, встречался с ним. Секция была утверждена Генеральным советом, но просуществовала недолго. Постепенно Утин отошел от революционных дел, а затем, написав прошение на имя шефа жандармов Н. В. Мезенцова, получил разрешение вернуться в Россию, где работал до конца жизни инженером на одном из заводов Урала.
Позже в русскую эмиграцию влились участники по существу новой революционной организации «Земля и Воля», возродившейся в 1876 году. В нее вошли и избежавшие ареста «чайковцы». Через три года из-за серьезных разногласий организация раскололась на две: более умеренный «Черный передел» и «Народную Волю», которая ставила своей целью немедленное свержение самодержавия, захват власти и передачу ее в руки народа.
Друзья Кропоткина Дмитрий Клеменц, Лев Тихомиров, Николай Морозов, Софья Перовская, Сергей Кравчинский стали активными деятелями «Народной воли». Работая нелегально в России, они периодически приезжали по делам организации в Швейцарию. Но из всех русских «своим» юрцы считали только Кропоткина.
18 марта 1877 года, в день шестилетней годовщины Парижской Коммуны он принял участие в демонстрации в Берне. Юрцы вышли на улицы с красными знаменами. Несмотря на то, что городские власти запретили проведение демонстрации с флагами, столкновения с полицией избежать не удалось. Двое демонстрантов получили сабельные ранения, тяжело были ранены двое полицейских. И лишь одно знамя из многих удалось донести до места проведения митинга, который все же состоялся. Среди участников демонстрации вместе с Кропоткиным были Дмитрий Клеменц и Георгий Плеханов.
После той демонстрации правительство запретило вынос на улицы красных знамен по всей его территории. Юрская федерация не подчинилась и провела шествие, подобное бернскому, в городке Сент-Имье в день открытия очередного конгресса анархистов. Ожидая нападения полиции, демонстранты вооружились, но на сей раз власти не решились вмешиваться, и столкновения не было.
Больше Кропоткин никогда не участвовал в подобных акциях, выступая все-таки за то, чтобы ход революции был как можно более мирным. В своей борьбе он употреблял лишь одно оружие - слово, устное или печатное.
К этому времени Кропоткин понял, что ему придется и, возможно, долгие годы жить и работать за границей, вести жизнь политического эмигранта. Из писем, которые он получал от друзей из России, ему было ясно, что возвращение на родину сейчас невозможно: только что прошел процесс по делу о революционной пропаганде, ставший известным как «процесс 193-х». Это один из наиболее грандиозных политических процессов за всю историю России. По нему было привлечено около двух тысяч человек. Число обвиняемых сначала сократилось до 900, потом до 193-х. Следствие продолжалось два с половиной года. За это время несколько человек скончалось в тюрьмах. Среди них мог оказаться и Кропоткин, если бы не удался его побег.
Главным документом обвинения на процессе была как раз записка Кропоткина, начинавшаяся словами: «Должны ли мы заниматься рассмотрением идеала будущего строя?», и исписанная его рукой тетрадка, озаглавленная «Пугачевщина». Эта рукопись была напечатана «чайковцами» в женевской типографии как книжка для народа.
Протоколы заседаний Особого присутствия Правительствующего Сената под председательством сенатора Петерса, продолжавшихся более трех месяцев (с 18 октября 1877 года по 23 января 1878 года), публиковались в русских газетах, хотя и с большими сокращениями. Еще короче они воспроизводились в английской прессе. Имя Кропоткина промелькнуло в них два-три раза, в том числе во фразе из обвинительного заключения: «Кропоткин во время производства следствия бежал из-под стражи».
И хотя девяносто человек суд оправдал, восемьдесят и них все-таки были отправлены в административную ссылку. Суд даже ходатайствовал о монаршем смягчении приговора, но Александр II его утвердил без изменений. Борьба самодержавия с революционерами обострилась. Кропоткин, оставшись в Европе, оказался в стороне от этой борьбы: «Меня скоро захватила волна анархического движения, которая как раз к тому времени шла на прибыль в Западной Европе. Я чувствовал, что могу быть более полезен здесь, чем в России, помогая определиться новому движению… Работая для Западной Европы, я и для России сделал, может быть, больше, чем если бы я оставался в России»1 Но, примкнув к западноевропейскому революционному движению, Кропоткин занимал в нем свое особое место, оставаясь в этом движении русским представителем. И не только потому, что все, происходившее в России, его живо интересовало, на все он немедленно реагировал и выступал в качестве квалифицированного комментатора для европейцев.
