Согласно первоначальным планам командования, эсминец «Трувор» предполагалось включить в число тех кораблей, которые под флагом контр-адмирала Небогатова должны были усилить Вторую эскадру.
Но вышло иначе. Командир «Трувора» каперанг Зарубин, ожидая решения своей судьбы, пребывал под домашним арестом. В отличие от Коки Истомина, который отделался лишь задержкой в присвоении очередного звания, Петру Николаевичу угрожали серьезные испытания. Но пока суд да дело, временное командование эсминцем поручили старшему офицеру капитану второго ранга Рупперту Вильгельмовичу фон Брюгену. В первом же самостоятельном походе Рупперт ухитрился царапнуть корабль о подводные рифы. В узкостях между островами Эзель и Даго был сильный туман и ветер по Бофорту достигал семи баллов — у «Трувора» выбило из дейдвутов гребной вал и покорежило рули. На базу эсминец привели на буксире. Досадное происшествие едва ли украсило послужной список Рупперта, но вопрос об отправке «Трувора» с Дальневосточной эскадры отпал. Корабль поставили в сухой док на ремонт, а его временный командир запил горькую, жалуясь и проклиная свою невезучую звезду.
Однако в глубине души Рупперт Вильгельмович был доволен сложившимися обстоятельствами. Прежде всего он не питал никаких иллюзий по поводу боеспособности русского флота, полагая, что Вторую эскадру ждет участь едва ли лучшая, чем Первую. Успехи японцев на маньчжурском театре в известной мере даже радовали его. Уверенный, как и большинство остзейских баронов, в превосходстве прусской военной доктрины, он не мог — невольно, само собой разумеется, — не восхищаться столь очевидным ее торжеством. Наконец, у него были неотложные заботы здесь, в Курляндии, и меньше всего на свете желал он кинуть на произвол судьбы собственное имение. По крайней мере до той поры, пока не воплотятся в действительность все те грандиозные планы, которые были выдвинуты на памятной ассамблее в его родовом замке. Одним словом, Рупперт мог только благословлять небольшую аварию, которую потерпел в балтийских шхерах его новенький миноносец.
Повреждения удалось сравнительно быстро устранить, и в канун лютеранского сочельника «Трувор» снова спустили на воду. А тринадцатого января Брюген получил предписание отправиться в пробный поход вдоль побережья. Для Рупперта это явилось неслыханной удачей, поистине судьбоносной.
Близилось время, которое моряки называют «the dog watch» — «собачья вахта». Она длится с полуночи до четырех утра, когда ночь особенно непроглядна и расслабляющая сонливость подстерегает на каждом шагу. Новоиспеченный командир боевого корабля сам пожелал отстоять часы наиболее трудного дежурства на ходовом мостике.
В зюйдвестке, с «цейсом» на груди и рупором в руке, Рупперт Вильгельмович молодцевато поднялся по трапу и, цепко расставив ноги, ухватился за ручку машинного телеграфа. Перед ним ревело невидимое море и одичало покачивалась слабо освещенная картушка компаса.
Январь на Балтике — время циклонов, арктического тумана и ледяного шквального ветра. Моряки хорошо знают выработанные практикой признаки, по которым надежно и быстро удается определить направление на центр опасной зоны.
Послюнив большой палец, Рупперт, как истый морской волк, поймал ветер и сверился по магнитному компасу с курсом. Потом запросил гидрометеорологическую сводку. Выяснилось, что барометр падает, а ветер — чашечка анемометра вращалась с устрашающей быстротой — усиливается. По всем безошибочным признакам «Трувор» шел прямо на центр циклона. И это противоречило азбучным истинам навигации. Обычно, определив направление на центр и сектор, в котором находится судно, — в Северном полушарии особенно опасна правая половина циклона — капитаны спешат уйти в сторону. При первых признаках циклона для большей безопасности кораблям рекомендуют считать себя в зоне тревоги и немедленно ложиться на курс, который составлял бы с направлением ветра острый угол. Если маневр почему-либо невыполним, судно должно удерживаться против ветра, работая машинами.
Но Рупперт Вильгельмович подтвердил прежний курс, и «Трувор» продолжал свой самоубийственный бег в зону разреженного давления, ибо авторитет командира непререкаем. Кто знает, возможно, кавторанг хотел испытать свой эсминец в самых тяжелых условиях, когда крепчает штормовой ветер, натянутые, как струны, леера обрастают мокрым снегом, а в редких разрывах тумана с оста слабо серебрится отраженным светом замерзших заливов и бухт страшное «ледовое небо».
От бортовой качки, стремительной и порывистой, сама собой стала звонить судовая рында. Сигналом бедствия разливался в ночи жалобный вой обледенелой меди. Шипящие сокрушительные волны накрывали судно с кормы в прокатывались до штагового огня. Бронированные крышки люков и дверные пазы залепило снеговой жижей. Слепли иллюминаторы и ходовые огни. С каждой минутой у «Трувора» оставалось все меньше шансов выйти из бури. Поворот на новый курс, если бы Рупперт одумался и отдал такой приказ, превратился бы в маневр опасный и трудный. Ворочая под ветер, по волне, пришлось бы увеличить скорость, чтобы скорее миновать положение «лагом к волне». Но машины работали на полную мощность. Репитеры лага устойчиво держали семнадцать узлов. При повороте же, когда бортовая качка неизбежно сменится килевой, быстро идущий корабль может войти в резонанс. Оголенные, бешено вращающиеся над водой винты, смятые лопасти и рули, сокрушительные волновые удары в кормовой подзор, палуба, уходящая под воду. Катастрофа. Первым забеспокоился лейтенант Мякушков. Выцедив в офицерском буфете рюмочку малаги, он застегнулся на все пуговицы и полез наверх.
— Барометр упал еще на сорок миллиметров, Рупперт Вильгельмович, — сказал он, деликатно покашливая за спиной командира, — того и гляди стрелку зашкалит… Как бы, знаете, не накрыться…
— Знаю, Прокл Кузьмич, — холодно ответствовал граф Брюген, не отрывая бинокля, — за приборами слежу.
— Надеетесь рассмотреть что-нибудь в этаком-то столпотворении? Пустая, извините, Рупперт Вильгельмович, затея. Хоть глаз коли. Да и какой идиот, кроме нас, сейчас в море сунется?
— Есть еще один такой дурак. — Рупперт на мгновение опустил руку с биноклем и повернулся к Мякушкову. Из-под зюйдвестки колюче сверкнул мокрый позеленевший «краб». — Шли бы отдохнуть, майн херц, ваша вахта с четырех.
— Пойду, Рупперт Вильгельмович, куда деваться? — Он смущенно шмыгнул носом. — Только на душе неспокойно как-то.
— Отчего бы это? — насмешливо скривил губы кавторанг.
— Хоть бы знать, для чего, во имя каких высоких, так сказать, идеалов понадобилось нам дуть прямо в преисподнюю!
