Зимой сорок четвертого украли у Рыскулбека в очереди хлебные карточки. Он не пошел домой. Не мог он идти домой, где ждали его, пятнадцатилетнего мужчину, — главу семьи — мать и еще пятеро братьев и сестер. Он сидел тогда около Терентьева, прижавшись спиной к гладкому стволу акации, и не мог заставить себя пойти домой. Они пошли домой вместе. Терентьев отдал матери свои хлебные карточки. Когда Терентьев уходил, мать упала на колени и хотела поцеловать ему руку. Сильно тогда рассердился Терентьев и ушел, хлопнув дверью.
Где-то через неделю Терентьев, узнав, что Саидку Габитова обвесили в хлебном магазине, схватился с продавцом Вольским.
— Шкура тыловая, — кричал Терентьев. — Детей наших обвешиваешь. Кровь нашу пьешь.
Дело было в станционном буфете, и Терентьев все хотел ударить Вольского пивной кружкой. Вольский ловко увертывался, мягко успокаивал:
— У меня же бронь. И что вы, папаша, расходились? Мы оба на фронте. На трудовом…
Забрали тогда Терентьева в милицию, и он, Рыскулбек, бежал по пыли за милиционером Сыздыковым и просил:
— Отпусти его, пожалуйста. Отпусти. Он же не виноватый.
Но Сыздыков вел Терентьева в отделение, заломив ему за спину единственную руку, и бормотал:
— Уйди, босяк. Не крутись под ногами. А то хуже будет.
Может, тогда и решил Рыскулбек пойти на работу в милицию, чтобы в ней не стало таких, как Сыздыков. Может, и тогда. Нет, наверное, все-таки позже. Гораздо позже. Году в пятьдесят шестом, когда он заступился за девушку, на которую напали двое парней…
А вот теперь старик Терентьев одиноко сидит на расписном чемодане с висячим замком и ждет поезда, который увезет его к брату. Даже дочь не пришла проводить старика.
— Ничего, деда, — сказал Рыскулбек Терентьеву. — Переживем. Ничего с нами не будет до самой смерти.
— Не будет, — улыбнулся Терентьев. — Это верно. До самой что есть смерти ничего не будет.
Подошел восемьдесят пятый, скорый, Ташкент — Москва. Пассажиры, как горох, посыпались на перрон. Сальменов взял терентьевский чемодан, дошел до восьмого вагона, остановился, поджидая старика. Он помог Терентьеву погрузиться и устроил его на нижней полке с помощью знакомого проводника Турсункула. Сальменов посидел, покурил с Терентьевым.
— Я, деда, пройдусь по вагонам, — сказал он Терентьеву. — Посмотрю и приду. Вместе до Арыси доедем. Я этот поезд до самой Арыси буду сопровождать.
— Приходи, — сказал Терентьев. — Хоть покурю с земляком.
Рыскулбек шел по вагону и думал, что же сделать для старика, чтобы тому было веселее ехать. Он вернулся назад, зашел в купе к Турсункулу и договорился, что тот будет весь путь поить Терентьева крепким индийским чаем.
— Специально для деда заварку делай, — наказал Сальменов.
— А кто тебе этот дед? — спросил Турсункул.
— Просто человек хороший, — сказал Рыскулбек.
— Для хорошего человека ничего не жалко, — сказал Турсункул. — Все сделаю. Не беспокойся.
Восемьдесят пятый набирал скорость. Сальменов поговорил с проводниками, прошел по вагонам из конца в конец поезда, внимательно присматриваясь к сидящим, спящим, пьющим чай. Заглянул в вагон-ресторан. Он был закрыт. Официанты меняли скатерти, залитые пивом. Кажется, все нормально.
Р. Сальменов.
Сальменов стоял в тамбуре, собираясь идти к Терентьеву, когда к нему подошел проводник пятого вагона.
— Вас ищу, сержант. Солдат на крыше едет. Я ему говорю: «Слезай, упадешь, кто отвечать будет?» А он смеется.
— Хорошо, — сказал Рыскулбек. — Я поговорю с ним.
Он докурил сигарету и пошел к хвосту поезда.
— Солдат какой-то на крышу забрался, — сказал он проводнику последнего вагона. — Пойду поговорю с ним. А ты посмотри, если что…
— У нас в поезде народ спокойный едет, — сказал проводник. Очень спокойный. Но я посмотрю…
Рыскулбек подтянулся на руках, перегнулся и вылез на крышу. Хвостовой вагон здорово мотало.
«Под семьдесят жмет, — определил Сальменов. — Никак не меньше».
Весеннее солнце светило ему прямо в глаза, и он не сразу увидел распластанную фигуру солдата далеко впереди.
«Заснет парень и свалится. Надо заставить спуститься», — подумал Рыскулбек.
Он не спеша пошел к солдату, перепрыгивая через промежутки между вагонами.
* * *
Парень лежал босой, на расстеленной шинели. Сапоги стояли рядом. Он первым увидел Сальменова, вернее, его голову в милицейской фуражке, которая показалась неожиданно над последним вагоном.
— «Так, — сказал он себе. — Надо ждать второго. По-моему, ты влип, Костя, — и ему сразу стало жарко. — Быстро же они след взяли. Кто же продал меня?..»
Он, не вставая, достал из правого кармана шинели тяжелый газетный сверток. Из левого — обоймы. Посмотрел назад. Сзади никого не было.
«Смотри, смелый сержант. Один пошел меня брать. Это уже легче. Один на один всегда легче. Ну давай, давай поговорим сейчас…»
Парень смотрел на человека в милицейской форме, который медленно шел к нему улыбаясь.
«Ишь разулыбался. С чего бы это. А может, он с добром ко мне?»
Но он сразу отогнал от себя эту мысль.
«Знаю я вашу доброту. Зря, сержант, улыбаешься, — подумал он раздраженно. — Сейчас плакать будешь. Кровью умоешься. А я посмеюсь».
Парень сполз с шинели, прикрывая пистолет телом, чтобы сержант не увидел его раньше времени. Он опустился на гармошку между третьим и четвертым вагоном, устроился поудобнее и прицелился в человека, который шел к нему улыбаясь.
Рыскулбек шел во весь рост по крыше пятого вагона. Он видел, что солдат как-то неловко, боком сполз с шинели на гармошку между третьим и четвертым вагоном. Теперь он отчетливо видел только коротко стриженную голову солдата.
«Вот чудак, — подумал Сальменов. — Прячется. Наверное, совсем молодой. В отпуск едет. Свалишься — вот тебе и отпуск».
Что-то сильно ударило его в левое бедро. Так сильно, что все тело его резко развернуло вправо, и он чуть не упал. «Что же это?» — подумал он.
И опять что-то сильно ударило его в правый бок и еще раз в ногу. Он упал на колени. И это спасло его. Пули прозвенели над головой.
Сальменов посмотрел вперед. Солдат лихорадочно забивал новую обойму. Рыскулбек вынул ТТ. Теплая рукоять привычно легла на ладонь. Он никогда так тщательно не целился. Он не мог, не имел права промахнуться. Для второго выстрела у него просто не было сил.
Рыскулбек выстрелил. Коротко стриженная голова парня дернулась и исчезла. Сальменов подполз к краю вагона. Парень лежал у насыпи, неловко скрючившись. Зеленое пятно его гимнастерки убегало от Рыскулбека все дальше и дальше, теряясь в бесконечной степи.
