прошло уже более четырех месяцев.
— Конечно, — ответил Харада уклончиво, — это могло иметь место. Но я не уполномочен сделать какое-либо официальное заявление. Видимо, расследование этого дела еще не закончено.
— И как долго оно еще будет продолжаться? — нетерпеливо спросил Уистлер.
— Этого я не знаю, — пожал плечами Харада.
Вдруг в этой нервозной напряженной атмосфере раздался громкий, раскатистый голос доктора Рихарда Зорге:
— Послушайте, господин Харада, не считаете ли вы, что перед вами находится стадо глупых юнцов?
— Попрошу вас! — чрезвычайно вежливо произнес тот.
— А кроме того, господин Харада, у нас не столь много свободного времени, как у вас. Поэтому нечего ходить вокруг да около. Собираетесь ли вы сообщить нам точку зрения вашего правительства или нет? Кокса явно убили. Видимо, вы не хотите этого признавать.
Его высокопревосходительство без видимой обиды любезно поклонился в сторону Зорге и сказал:
— Могу вас заверить, что мое правительство предпримет все, что в его силах...
— Это явный вздор! — перебил Зорге. — Итак, вы не хотите или не можете, господин Харада? Вопрос стоит ребром: когда же вы захотите или сможете? На следующей пресс-конференции, через год или же вообще никогда, что на вас похоже.
— Искренне сожалею, но...
— Тогда можно расходиться, — сказал Зорге, встал и вышел из зала. За ним последовали остальные корреспонденты. Его высокопревосходительство Харада со смущенной улыбкой остался один. Пресс-конференция была окончена.
Вечером того же дня американец Уистлер устроил званый ужин для своих коллег в «Империале». Там он произнес тост в честь Зорге:
— Хотя я не могу переносить этого парня, так как он типичный нацист, когда-либо мне встречавшийся, но мужества ему не занимать.
В тот же вечер в Немецком клубе собрались журналисты стран оси. В честь Зорге там было провозглашено троекратное «ура». При этом военный корреспондент официоза «Фёлькишер беобахтер» по Дальнему Востоку произнес длинную речь, как и надо было ожидать, патриотического характера, сказав в частности:
— Хотя мы и союзники, где надо и где не надо, следует время от времени все же показывать, какая нация является ведущей. И это Зорге отлично понимает.
Рихард Зорге не удержался, чтобы не позвонить супруге посла Эльге:
— Я сегодня все же на одного наехал.
— Вы творите невозможные дела, Рихард. Я очень за вас переживаю. И на кого же вы на этот раз наехали?
— На некоего Хараду, его высокопревосходительство. К сожалению, только языком. Что же касается наездов на машине, то все еще впереди.
После этого Зорге отправился вместе со всеми сотрудниками бюро в ближайший кабак. В заключение он научил их песне «Я — пруссак, знайте мои цвета».
После полуночи он устроил дуэль с одним японским адмиралом. За неимением сабель пошли в ход палки для гардин. Затем Рихард напоил адмирала так, что тот свалился под стол, снял с него брюки и отправил на такси в ближайшую морскую казарму.
Последнее сообщение о событиях за день, ушедшее из Немецкого информационного бюро в Берлин и переданное пьяным сотрудником, который почти не мог говорить и слабо различая буквы текста, начиналось словами:
«Официальная болтовня, которой отделался на сегодняшней пресс-конференции государственный кули Харада...»
После этого Зорге забрался в свой голубой автомобильчик и помчался домой к Митико. По дороге он не забыл остановиться около полицейского поста в своем квартале, который, как ему было известно, имел задание фиксировать номера автомашин иностранцев и точное время их проезда для последующей передачи в секретную полицию, и крикнул:
— Взгляни-ка сюда, соня, и не забудь записать: проехал Зорге-сан из Берлина. И добавь, что я теперь отправляюсь спать, да не один!
Рихард Зорге лежал рядом с Митико, уставив неподвижный взор в потолок. Кругом царила тишина. Не слышно было даже дыхания спящей женщины.
Он коснулся рукой Митико. Ее плечо ответно шевельнулось. И сделала она это так медленно и нежно, словно боялась чего-то. Странная робость, которую Митико всегда испытывала перед Рихардом, не оставляла ее даже во сне.
— Как хорошо, что ты здесь, — сказал Зорге. — И как хорошо, что ты есть вообще.
Митико негромко рассмеялась. А потом, не смея взглянуть на него даже в темноте, тихо спросила:
— А как выглядела твоя женщина?
— Какая женщина?
— Ну та, на которой ты был женат?
— Дай мне что-нибудь выпить, — ответил Зорге и убрал руку с ее плеча. — Но не разбавляй сильно водой.
Митико поспешила выполнить заказ, заботливо подав стакан, и, низко поклонившись, осведомилась:
— Я что-нибудь не то спросила?
— Ты можешь спрашивать меня обо всем, Митико.
— Нет, нет, не хочешь — не отвечай, — поспешно откликнулась она. — Это, в общем, не важно. Я просто случайно вспомнила.
А Зорге подумал: «Что бы я ни сказал, это касается только меня. Я всегда говорю что хочу! И буду говорить ей то, что сочту нужным, что моя душа требует. Потому что Митико добра и предана мне. И кроме того, она глупенькая. Она как губка, которой можно промокнуть слезы, а они, эти слезы, не принесут ей ничего дурного, ибо сделана она из совсем другого теста».
— Мою жену зовут Кристианой [24], — сказал он. — Она очень умна, гораздо умнее меня. И поэтому скоро поняла, что мы вместе не уживемся. Мы расстались мирно, без скандала, и до сих пор думаем друг о друге только хорошее. Между нами была настоящая любовь. Когда мужчина и женщина, которые по-настоящему любили друг друга, разводятся, еще не значит, что их любовь умерла.
В Японии радист Макс Кристиансен-Клаузен и его жена Анна, которая выполняла ответственные задания по поддержанию связи с Центром, были ближайшими помощниками Зорге
Макс и Анна Кристиансен-Клаузен на
