выдающийся английский художник Джошуа Ромни написал с нее 25 картин, где изображал ее чаще всего в роли античных божеств или героинь мифологии. Это натолкнуло ее на мысль выступать с так называемыми «позициями». Она принимала живые, менявшиеся позы, как бы оживляя античные статуи, целую коллекцию которых собрал ее супруг. Леди Эмма выступала в античной одежде, то набрасывая на себя, то сбрасывая тонкие ткани, изображая на лице самые разнообразные чувства, испытываемые ее героинями: страх, отчаяние, мстительность, испуг, лукавство, раскаяние, веселье, опустошенность покинутой женщины и тому подобное. Она становилась Ниобеей, Цирцеей, Марией-Магдалиной, Кассандрой, Медеей, Клеопатрой, Терпсихорой, Ариадной. Эти своеобразные выступления принесли леди Гамильтон широкую известность среди аристократов и деятелей искусства еще до ее громкого романа с геройским адмиралом Горацио Нельсоном.
Единственным афронтом, который получила Вильгельмина в Италии со светской точки зрения, был отказ неаполитанской королевы Марии-Каролины удостоить ее приема во дворце. Ничего удивительного в этом не было, ибо она была дочерью австрийской императрицы Марии-Терезии из династии Габсбургов, сестрой казненной французской королевы Марии-Антуанетты — представители этого рода к тому времени около семи веков находились у кормила государственной власти. В Берлине Вильгельмина вела весьма уединенный образ жизни, поэтому контакты со светским обществом в Италии открыли ей глаза на то, что ее жизнь может протекать совершенно по-иному. Из Берлина ей постоянно приходили тревожные сведения о быстро ухудшавшемся здоровье короля, и они подтолкнули ее к решению вернуться к старому предложению короля возвести ее в дворянское достоинство.
«Вашему величеству прекрасно известно, что я не придаю никакого значения глупому тщеславию дворцового этикета. Единственное, что ставит меня в ложное положение, так это графский титул моих детей, тогда как я принадлежу к простому мещанскому сословию».
Помимо этого возник проект замужества ее дочери Марианны с сыном лорда Бристля, для чего также требовалось наличие у матери невесты соответствующего статуса. Ответ короля на письмо его старой приятельницы был следующим:
«Давайте поговорим о титуле. Ритцу он внушает истинное отвращение! Я пожалую вам сей титул, но в таком случае вы будете должны либо изменить свою фамилию, либо принять другую, графиня Лихтверт, или нечто подобное…».
Вильгельмина во дворянстве
Таким образом, 28 апреля 1796 года Вильгельмине Ритц был пожалован титул графини фон Лихтенау по названию одного из поместий, купленного первоначально для ее покойного сына Александра. Теперь оба поместья, Лихтенау и Брайтенвердер, были закреплены за ней. Она еще не подозревала, в какое затруднительное положение попала теперь. Ритц, привыкший за долгие годы к сложившемуся в их странном союзе доверию и полной открытости, был поставлен перед неизбежным фактом необходимости также быть возведенным в дворянское достоинство, чего ее супруг совершенно не желал. Он счел, что Вильгельмина принесла их совместную жизнь в жертву светским амбициям, и глубоко оскорбился, ибо развод стал неизбежен — дворянка такого ранга не могла быть замужем за мещанином. Отныне Ритц обращался к ней ледяным тоном не иначе как «милостивая госпожа графиня». Хотя при расставании бывшие супруги заверили друг друга в сохранении дружбы, впоследствии, при разделе совместно нажитого имущества и расхождений по поводу планов на будущее для их общего сына, они стали совершенно чужими людьми. Ритц после окончательного расторжения брака женился на актрисе и танцовщице Генриэтте Бараниус, с которой уже давно сожительствовал.
Новый статус Вильгельмины Энке совершенно не стал основанием к тому, чтобы перед новоиспеченной графиней с готовностью были гостеприимно распахнуты все двери берлинского высшего общества. Тут еще следует учесть тот факт, что, допустим, во Франции двор привык к наличию официальной любовницы у короля; в Пруссии же к моменту восхождения Фридриха-Вильгельма II на трон в течение предшествующих 80 лет рядом с королем не находилось влиятельной женщины, а все королевы представляли собой совершенно бесцветные фигуры и отличались исключительно своей истовой набожностью. Будто бы по принуждению, с огромной неохотой, великосветская публика стала посещать ее блестящие вечера, демонстрировавшие изысканный вкус и великолепную осведомленность графини в вопросах искусства. Прекрасной иллюстрацией отношения высокомерных прусских дам к Вильгельмине служит запись в дневнике уже знакомой нам престарелой графини Софи-Мари фон Фосс, гофмейстерины супруги наследника престола, от 14 марта 1797 года: «Вечером придворные всех дворов присутствовали у Лихтенау на представлении оперы. Спектакль был поистине прекрасным, но когда подумаешь обо всем, кем является эта женщина, и сколь предосудительна ее связь, становится просто невыносимой вынужденная обязанность видеть ее». Тут следует упомянуть, что речь идет об опере Назолини «Смерть Клеопатры», на которой присутствовал весь двор, королева и кронпринц с супругой. Сюжет оперы обыгрывал известную историю с самоубийством прекрасной египетской царицы Клеопары, которая после смерти своего возлюбленного Антония не хочет более оставаться в живых. Это выглядело слишком прозрачным намеком на положение Вильгельмины в случае смерти короля, который был уже очень плох. Такая параллель лишний раз возмутила придворных, по мнению которых эта выскочка-графиня слишком зарвалась. Сходное отношение к Вильгельмине проявляла жена наследника престола, кронпринцесса Луиза. Вот, к примеру, отрывок из ее письма от 6 мая отцу, герцогу Карлу Мекленбург-Штрелицкому:
«Возможно, вы увидитесь с ним (королем Фридрихом-Вильгельмом II) в Бад-Пирмонте; некая графиня наверняка приедет туда, поговаривают даже, что уже 10 числа следующего месяца; сие есть кусок, который я не способна переварить, я, дорогой отец, слишком ценю себя, чтобы оказывать ей хоть малейшую любезность. Я вежлива с ней и тщусь забыть, какую родственную связь сотворило нам это приращение общества, однако приходится признавать преимущества всякого рода, присущие ей. Сие есть возмутительно!».
Вильгельмина попала в отчаянное положение: дворянство глубоко презирало выскочку, невзирая на все ее достоинства, а бюргерская среда расценивала ее потуги на признание при дворе как высокомерие. Столь же беззаботно вела она себя в отношении денежных средств. По совету лорда Бристля и нескольких истинных друзей она настояла, чтобы король в ноябре 1797 года пожаловал ей дарственную грамоту на ее недвижимость в Шарлоттенбурге и Берлине. Тем не менее, графиня не предвидела никаких угроз своей жизни в Берлине в будущем и не обращала внимания на предостережения, что на нее постоянно возводят напраслину при дворе кронпринца, так что ей было бы разумнее уехать за границу. Состояние здоровья короля ухудшалось так стремительно, что он уже сам осознавал приближение конца и стремился обеспечить Вильгельмину. По его приказу графине была доставлена крупная сумма в банкнотах (по слухам, речь шла о полумиллионе талеров), но она не позаботилась обезопасить ее либо помещением в банк, либо отправкой за границу. Преданная подруга до последней
