Правее была видна еще группа владимирцев, которая, стреляя, подавалась вперед и потом отступала под градом штуцерных пуль. Ехавший с Меншиковым исправлявший должность начальника штаба Вунш был контужен в живот. Меншиков увидел стрелков Бородинского полка, которые, повернувшись лицом к левому флангу, вели с кем-то оживленную перестрелку.
Князь обратился к Панаеву:
— Поезжай, братец, к морскому батальону и спроси, нет ли там у них подзорной трубы. Свою я оставил… Кажется, Бородинский полк стреляет по своим! Понять не могу, как могли туда попасть англичане или французы!
Панаев подскакал к морякам, соскочил с лошади и добыл трубу.
Князь посмотрел в трубу, но густой дым не позволял разобрать, в чем дело, В это время прискакал с левого фланга один офицер с известием, что неприятель нас оттесняет, потом другой, сообщивший, наоборот, что мы держимся хорошо.
Меншиков отправил своего ординарца Стеценко к командиру Бородинского полка Шалюте-Веревкину.
Стеценко подъехал к полку и, не ища полковника, крикнул солдатам:
— Не в своих ли, ребята, стреляете?
— Какое в своих, ваше благородие, посмотрите, как строчат!
Стеценко стал присматриваться и, несмотря на густой дым, увидел неприятеля, который осыпал наш полк пулями.
Меншиков не удовольствовался донесением Стеценко и прискакал сам.
— Полковой командир, ваши стрелки стреляют по своим, — сказал князь.
— Ваша светлость, мои штуцерные стреляют в неприятельскую конницу, переправившуюся через Алму.
Конница, о которой говорил полковник, была свита лорда Раглана, но наши пули едва достигали туда.
— Неужели наш левый фланг отступает? — спросил князь.
Никто, понятно, не дал ответа.
Проехав несколько далее, Меншиков встретил Горчакова, пешком, в изорванной шинели,
— Что с вами, князь? — спросил он. Горчаков только махнул рукой.
— Я сам водил в штыки, шинель моя в шести местах прострелена, вот посмотрите. Лошадь убита гранатой. Что будете делать? Не идут люди в штыки! Казанцев я уже пробовал гнать угрозами, но люди не идут, не помогают ни угрозы, ни плеть, ни фухтеля! Плеть избил, полу саблю сломал, двух лошадей потерял, всю шинель мне пулями изрешетили — напрасно! Казанцы разбрелись и при отступлении — более двух третей — поражены в спины!
Должно быть, падение с лошади отшибло у князя Горчакова память. О владимирцах он даже не вспомнил и апатично сел на предложенную ему кем-то лошадь.
XXV
Вскоре и для князя Меншикова стало ясно, что на левом фланге мы совершенно разбиты, оттуда полетели гранаты и ядра, падавшие близ Бородинского полка.
Меншиков не знал, на кого свалить вину поражения, и с досадой крикнул командиру Бородинского полка Шалюте-Веревкину, который вел свой полк в гору по удобной балке густой колонной:
— Что вы ведете людей в этом ящике? Этак они открыты для неприятельского огня. Займите высоты!
Не успел он сказать это, как ядро влепилось в хвост колонны, свалив двух солдат.
Меншиков отъехал уже в сторону и, поравнявшись с Горчаковым, сказал:
— Надо вывести владимирцев; другие сами о себе позаботились и улепетывают.
Полковник Шалюта-Веревкин не мог угнаться за князем и, догнав Панаева, бывшего подле князя, когда тот сделал выговор полковнику, спросил:
— Что значит "занять высоты"?
Панаев и сам не мог понять приказания главнокомандующего, но его благоговение перед Меншиковым нимало не уменьшилось, а скорее увеличилось во время дела.
"Какие олухи эти армейские фронтовики", — подумал Панаев и сказал с самодовольством аристократа, гордящегося своим развитием:
— В данном, случае занять высоту — значит двигаться по краям балки.
— Не понимаю, как я теперь перестроюсь! — в, отчаянии закричал совсем растерявшийся полковник.
"И это старый фронтовик!" — подумал Панаев и с снисходительной улыбкой сказал:
— Да очень просто: четные батальоны направо, нечетные налево!
— Ах, черт возьми, ведь в самом деле ларчик просто открывался! — сказал обрадованный полковник, — хлопнув себя ладонью по лбу.
Меншиков в последний раз поехал к левому флангу. Навстречу ему попались те же злополучные московцы, а именно четвертый батальон их полка, быстро отступавший под огнем французских батарей и штуцеров.
— Четвертый батальон трусит! — несколько раз повторил главнокомандующий.
Увидев генерала Кирьякова, Меншиков с гневом вскрикнул:
— Генерал Кирьяков, семнадцатая дивизия бежит от неприятеля, что это значит?
— Оружие наше таково, что уравновесить бой могут только штуцера, а их-то у нас нет, — ответил Кирьяков.
Прошло несколько минут. Другие батальоны также отступали. Меншиков, еще более возвышая голос, сказал:
— Генерал Кирьяков, повторяю вам, семнадцатая дивизия бежит от неприятеля.
Кирьяков наконец потерял терпение.
— Ваша светлость говорите неправду! — сказал он. — Семнадцатая дивизия отступает, но не бежит. — Кирьяков дал шпоры коню, подскакал ко второму батальону и скомандовал: — Второй батальон, стой! Налево кругом!
Солдаты исполнили этот фарс без замешательства под градом пуль и ядер французов, вообразивших, что те идут в атаку, и участивших стрельбу.
— Спасибо, братцы! — сказал Кирьяков.
— Рады стараться, ваше превосходительство! Два ядра просвистали над головами солдат.
— Слушай, на караул!! — скомандовал Кирьяков. Солдаты сделали "на караул" наступающим французам. Французы прокричали "браво!" и, весьма довольные отданной им честью, остановились, не показав даже намерения преследовать московцев.
— Вы поняли, с какой радости генерал скомандовал на караул? — спросил поручик Бейтнер другого офицера.
Тот только пожал плечами и проворчал:
— Нечего сказать, велика честь французам. Жаль, что нас с дубинами не послали против штуцеров… Попробовали бы с нами сцепиться в штыки!
Меншиков, мрачный как туча, давно отъехал прочь.
Князь и его свита поднялись на гору. Близ шоссе, на площадке у подъемов от правого фланга, они увидели толпу егерей в затруднительном положении. Егеря метались из стороны в сторону, избегая снарядов, которые валились сюда кучами. Это был Углицкий полк, тот самый, который без команды чуть не напал на англичан. Теперь, наоборот, нравственное состояние солдат этого полка, вследствие нераспорядительности высших начальников почти не бывшего в деле, стало самым скверным.
Когда князь подъехал, несколько гранат с высот левого фланга, занятых французами, шлепнулось в самую середину батальона. Большая часть солдат присела. Меншиков нахмурился и писклявым от гнева голосом крикнул:
