На своих постах в глубине корабля встретили смерть инженер-механики Александр Иванович Кутолин и Иван Васильевич Колягин.
Латышев слышал последние слова Колягина, произнесенные в телефонную трубку: «Сейчас выясню…» Это был ответ на запрос из энергопоста о том, куда попала бомба. Краснофлотцы, успевшие выбраться наверх, рассказали, что у командира трюмно-котельной группы, когда он говорил по телефону, был рассечен лоб и по лицу текла кровь. Рядом со своим командиром погиб старшина команды трюмных веселый и смелый мичман Федор Андреевич Сапьянов.
Как всегда, поспешил в минуту опасности к машинной вахте политрук БЧ-V, наш скромный и мужественный парторг Василий Иванович Смирнов. И он тоже остался в корабельных «низах».
Там же под палубой погиб главный боцман Сергей Филиппович Тараненко, бросившийся вниз по долгу командира аварийной партии. Успел добежать до своего поста, с которого уже не смог уйти, старшина команды электриков Петр Попко…
Было установлено, что «Ташкент» затонул примерно через сорок секунд после попадания в него первой бомбы. Но многих турбинистов, котельных машинистов, трюмных, которых за минуту до налета видели на верхней палубе и даже на пирсе, гибель корабля застала уже во внутренних отсеках — на местах, определенных им боевым расписанием. По сигналу тревоги они явились на свои посты. И последние их мгновения стали еще одним примером дисциплины и самоотверженности, верности долгу. Моряки задраивали переборки, разбирали аварийный инвентарь, исполненные решимости бороться за жизнь корабля.
Память сохранила мало подробностей следующих трех-четырех дней — они прошли для меня словно в тумане. Моряки поймут состояние командира, которому суждено было остаться в живых, потеряв и свой корабль, и четвертую часть экипажа, не считая раненых.
На кладбище Новороссийска появилась братская могила с надписью на временном памятнике: «Морякам-героям с лидера «Ташкент». Мы провожали до этой могилы наших товарищей не один раз. 3 июля хоронили только двенадцать человек. Остальных позже: водолазы не могли сразу добраться до дальних отсеков. На пирсе вновь и вновь выстраивались шеренги гробов, проводились короткие траурные митинги…
А к соседним причалам подходили переполненные людьми подводные лодки и катера-охотники, которым еще удалось после нас прорваться в Севастополь и вернуться обратно. Гибель «Ташкента» совпала с последними днями восьмимесячной обороны города-героя, сковавшего, оттянувшего на себя огромные силы врага. И, наверное, не только у меня утрата родного корабля и оставление города, с которым долго были связаны все наши дела и походы, слились воедино.
В те же дни дошла до нас печальная весть о том, что Евгений Петров, наш товарищ по последнему, самому трудному, рейсу в Севастополь, сделался жертвой случайной авиационной катастрофы на пути из Краснодара в Москву. «Красная звезда» опубликовала найденный в его полевой сумке неоконченный очерк «Прорыв блокады», строки из которого я приводил выше. Последнее произведение писателя было посвящено «Ташкенту»…
В моей жизни не было ничего тяжелее тех июльских дней сорок второго года. Но я говорил себе, что «Ташкент» погиб непобежденным. И еще никогда я не испытывал такой потребности бить врага. Мне кажется, это было общим чувством, общим стремлением всех членов экипажа.
Да, мы продолжали считать себя корабельным экипажем, хотя жили теперь на берегу, на территории приморского совхоза Шесхарис, недалеко от Новороссийска. Официально же я возглавлял временную команду, куда кроме всех здоровых «ташкентцев» вошли и моряки с «Бдительного». Командир его А. Н. Горшенин, тяжело контуженный при гибели эсминца, был отправлен в тыловой госпиталь.
Мы находились в распоряжении командира Новороссийской военно-морской базы капитана 1 ранга Г. Н. Холостякова. Нам поставили задачу — разоружить оба лежащих на грунте корабля, снять, с них все, что могло быть немедленно использовано на других кораблях или на суше. В то же время мы готовились принять, если потребуется, участие в обороне Новороссийска, к которому быстро приближался фронт.
Для вручения «ташкентцам» правительственных наград в Шесхарис приехал член Военного совета Северо-Кавказского фронта адмирал И. С. Исаков. Как и обещал командующий фронтом С. М. Буденный, награждены были все члены экипажа. Но многие уже посмертно.
Не довелось получить свой орден Красного Знамени инженер-капитану 3 ранга Кутолину, старшему инженер-лейтенанту Колягину, лейтенанту Гиммельману, мичману Тараненко, старшине команды торпедистов Григорию Сулименко, командиру отделения турбинистов Георгию Семину… Посмертно стали краснознаменцами герои первого котельного отделения Удовенко, Крайнюков и Ананьев, а также краснофлотцы Пирогов и Лысенко, погибшие под Одессой.
Адмирал вручил орден Красного Знамени Новику, Сурину, командиру четвертой башни Макухину, политруку Беркалю, рулевым Ковалеву и Романову, командиру зенитного автомата Гутнику, котельному машинисту Кудрявцеву. Орден Красной Звезды получили Орловский, Фрозе, Еремеев, Фельдман, Балмасов, Борисенко, врач Довгий, радист Фишич, сигнальщик Смородин, строевой Цепик, котельный машинист Милов и еще десятки членов экипажа. Остальные были награждены медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». А комиссар Коновалов и я — орденом Ленина.
Раненым морякам, находившимся в то время в госпиталях, предстояло получить награды позже. Среди них был и наш воспитанник Боря Кулешин, удостоенный ордена Красной Звезды.
Как участники боевых походов «Ташкента», были награждены военный кинооператор Александр Смолка и фотокорреспондент Алексей Межуев. Я не мог себе простить, что остались неизвестными имена тех наших пассажиров, которые в последнем рейсе фактически встали в строй экипажа и заслуживали боевых наград. И в первую очередь та худенькая женщина, что возглавила «бригаду», помогавшую зенитчикам. Мы спохватились, когда надо было заполнять наградные листы, но никто не знал ее имени…
Сразу после вручения наград Коновалова вызвали в политотдел базы. Комиссар вернулся задумчивый, подсел ко мне и негромко сказал:
— Расстаемся, Василий Николаевич… Возвращают на торпедные катера. Начальником политотдела бригады на Балтику. Выезжать приказано немедленно…
Расставаться с Григорием Андреевичем было жаль, особенно теперь, но я порадовался за него.
— Это же хорошо. Идешь воевать! И на катерах тебе все знакомо…
Коновалов все так же тихо сказал:
— Сейчас соберусь, а потом хочу еще раз взглянуть на «Ташкент». Сходим вместе?
