таких экспериментов [305].
После этого состоялась знаменательная встреча, которая вошла в анналы истории благодаря попытке ученых установить правила работы в собственной сфере, – четырехдневная Асиломарская конференция, прошедшая в феврале 1975 года. В воздухе порхали мигрирующие бабочки-монархи, и 150 биологов, врачей и юристов со всего света, а также несколько журналистов, которые обещали отключить диктофоны, если дискуссия слишком накалится, бродили среди дюн, сидели за круглыми столами и искали способы обуздать новые технологии генной инженерии. “В их дискуссии слышались и энергия мальчишек, играющих с набором юного химика, и язвительность деревенских сплетниц”, – написал Майкл Роджерс из журнала Rolling Stone в статье с весьма удачным названием “Конференция «Ящик Пандоры»” [306].
Одним из главных организаторов был учтивый, но властный профессор биологии из MIT Дэвид Балтимор, который в тот год получил Нобелевскую премию за демонстрацию того, что вирусы, содержащие РНК, например коронавирусы, могут внедрять свой генетический материал в ДНК клетки-хозяина в ходе процесса, называемого “обратной транскрипцией”. Иными словами, РНК можно было транскрибировать в ДНК, а следовательно, менялась центральная догма биологии, гласящая, что генетическая информация перемещается лишь в одном направлении, от ДНК к РНК. Впоследствии Балтимор стал президентом Рокфеллеровского университета, а затем Калифорнийского технологического института, и его более чем полувековая карьера авторитетного лидера и члена советов по разработке политики в разных сферах стала для Даудны примером, когда она задумалась об участии в работе регуляторных органов.
После того как Балтимор открыл конференцию и объяснил, в чем состоит ее цель, Берг описал стоящую перед учеными проблему: технология рекомбинантной ДНК “до смешного упростила” комбинирование ДНК различных организмов и создание новых генов. Берг сказал, что вскоре после публикации статьи с описанием открытия ему стали звонить исследователи, просившие его прислать им материал, чтобы они могли самостоятельно ставить опыты. Когда он спросил у одного из них, что именно он собирается делать, тот “описал какой-то ужасный эксперимент”. Берг начал опасаться, что какой-нибудь сумасшедший ученый создаст новый микроб, способный поставить под угрозу жизнь на всей планете, как Майкл Крайтон написал в своем биологическом триллере “Штамм «Андромеда»”, опубликованном в 1969 году.
В ходе обсуждения принципов работы с инновационной технологией Берг утверждал, что оценить риски применения рекомбинантной ДНК для создания новых организмов так сложно, что подобные исследования следует вовсе запретить. Другие ученые считали его позицию абсурдной. Балтимор, как и почти всегда в своей карьере, пытался найти компромисс. Он предлагал применять технологию рекомбинантной ДНК только к вирусам, которые были “искалечены” таким образом, чтобы лишить их возможности распространяться [307].
Джеймс Уотсон, верный себе, играл роль инакомыслящего чудака. “Они довели себя до истерики, – сказал он мне впоследствии. – Я считал, что ученые могут делать что хотят”. В какой-то момент он сцепился с Бергом, сдержанность которого заметно контрастировала с импульсивностью Уотсона. Спор вышел таким ожесточенным, что Берг пригрозил Уотсону судом. “Вы подписали письмо, в котором говорится, что такая работа сопряжена с потенциальным риском, – напомнил Берг своему оппоненту, имея в виду письмо, составленное годом ранее. – Если вы теперь заявите, что не желаете внедрять никакие меры для защиты сотрудников лаборатории в Колд-Спринг-Харбор, директором которой вы являетесь, я могу подать на вас в суд за безответственность и сделаю это”.
Пока старшие препирались, некоторые из более юных участников дебатов сбежали на пляж, чтобы покурить травку. К вечеру накануне последнего дня конференции собравшиеся так и не пришли к консенсусу. Но группа юристов нашла способ подтолкнуть ученых к действию, отметив, что их институты, скорее всего, будут призваны к ответственности, если кто-нибудь будет инфицирован рекомбинантной ДНК в какой-либо из лабораторий. После этого ответственный университет, возможно, придется закрыть.
Позже тем же вечером Берг и Балтимор вместе с несколькими коллегами запаслись китайской едой и обосновались в домике на пляже. Они принесли туда классную доску, на которой не один час набрасывали заявление. Около пяти утра, с первыми лучами солнца, они составили черновик.
“Новые техники, которые дают возможность комбинировать генетическую информацию, взятую у совершенно разных организмов, помещают нас в сферу биологии, где существует масса неизвестных, – написали они. – Именно это неведение привело нас к выводу, что было бы разумно проводить такие исследования с огромной осмотрительностью”. Далее они подробно описали предосторожности и ограничения, которые необходимо было соблюдать при проведении экспериментов.
Балтимор успел сделать копии и распространить их программное заявление к началу заседания в 8:30 утра, после чего Берг стал убеждать ученых его поддержать. Некоторые настаивали, чтобы голосование проходило по каждому пункту. Понимая, что ничем хорошим это не закончится, Берг отверг эту идею. Он, однако, уступил видному специалисту по молекулярной биологии Сиднею Бреннеру, который попросил провести прямое голосование по главному вопросу, предложенному на рассмотрение: следует ли снять мораторий на проведение исследований в сфере генной инженерии и продолжить работу при соблюдении определенных мер предосторожности? “Перерыв закончен”, – сказал Бреннер. Все расселись по местам. Через несколько часов, когда прозвенел звонок к заключительному обеду, Берг вынес на голосование вопрос о принятии документа во всей его полноте, вместе с подробным описанием мер предосторожности, обязательных к соблюдению во всех лабораториях. Большинство проголосовало за. Не обращая внимания на тех, кто пытался продолжить дискуссию, Берг спросил, кто выступает против. В воздух поднялось всего четыре-пять рук, включая руку Уотсона, который считал глупостью любые предосторожности [308].
Конференция преследовала две цели: защититься от угроз, которые могут возникнуть при создании новых видов генов, и защититься от угрозы полного запрета генной инженерии со стороны политиков. Асиломарская встреча решила обе задачи. Ученые сумели проложить “рациональный путь вперед”, и впоследствии Балтимор и Даудна применили такой же подход в дебатах о редактировании генома с помощью CRISPR.
Принятые в Асиломаре ограничения стали ориентиром для университетов и финансирующих организаций по всему миру. “Эта уникальная конференция ознаменовала начало удивительной эпохи для науки и для общественной дискуссии о регулировании науки, – написал Берг тридцать лет спустя. – Общественность прониклась к нам доверием, поскольку внимание к рискованному по своей природе характеру проводимых экспериментов привлекли те самые ученые, которые были больше всех вовлечены в работу и имели все основания желать, чтобы им позволили беспрепятственно идти к своей мечте. Законодательных ограничений на государственном уровне удалось избежать” [309].
Однако не все были настроены столь же благосклонно. Блестящий биохимик Эрвин Чаргафф, сделавший важные открытия о структуре ДНК, счел конференцию фарсом. “На Асиломарский собор со всего мира съехались епископы и отцы церкви молекулярной биологии, стремившиеся попрать ереси, в которых сами и были главным образом повинны, – сказал он. – Это,
