опушке леса, отпрягает пастись свою клячу и открывает заднюю дверцу своего фургона. На ней, как на витрине, образцы товара: целлулойдовые подворотнички, круглые дамские зеркальца, алюминиевые ложки, блокноты, писчая бумага и даже бюстгальтеры – «забота о воюющих женщинах».
Ни карандашей, ни ватмана, так необходимого для планшетов, ни туши, ни чертежных, ни артиллерийских приборов, ни копировальной бумаги, даже обыкновенных знаков различия: погон и звездочек, у нашего военторговского коробейника не было, и он не предполагал, зачем и для чего все это нужно. Водка – это иное дело. Водки хоть залейся.
20 мая. Резкое похолодание, и Савин поддерживает постоянный огонь в печурке. Вечерами бывает жарко. Обнаглели до того, что спим в одном белье. Выдачу водки с первого числа прекратили. Так что спиртным запасаемся у нашего военторговского Афони-коробейника.
23 мая. Вновь дежурю по батальону. У начальника штаба – капитана – мы с ним в прекрасных отношениях – должна быть попойка. И он, по-дружески, просит меня быть внимательным на дежурстве. Ночью не спать – так как большинство офицеров будут отсутствовать в подразделениях. Я, естественно, обещаю, что не подведу. А он, хитро подмигнув, говорит, что торчать нам тут остается недолго и что нас скоро снимут и отведут на переформирование в глубокий тыл.
26 мая. Накануне вечером из штаба батальона пришел официальный приказ: готовиться к предстоящему трехдневному маршу. Всю ночь собирали и упаковывали шмотки. Утром сдавали оборону. Вся документация, строения и инженерное оборудование огневых позиций должны быть передано в полной сохранности и оформлены актом передачи. Жаль, очень жаль оставлять наше обжитое «барское купе». Но уж очень манит перспектива пожить в тылу, то есть пожить в более или менее приличных условиях.
Под минометы дают подводы. Выступать приказано затемно.
Батальон снимается с передовой в одиннадцать часов ночи, а по-военному: в 23.00 26 мая 1943 года, и поротно выступает в поход. Минометная рота замыкает колонну. Ночи стоят короткие и светлые.
Люди вольным строем двигаются по теневой стороне дороги вблизи леса. Посередине дороги едут одни лишь повозки. Курить строжайше запрещено. Ни о каких кострах не может быть и речи. При появлении разведсамолетов противника, при сигналах постов ПВО приказано всем скрываться в лесу или ложиться без движения на обочине дороги, в кювете, что мы всегда и исполняем с завидной поспешностью. Несколько раз над нами кружила «рама», но налетов с воздуха так и не последовало. Дорога, по которой мы идем, типичная для Волховского фронта – выровненная и выложенная сосновым и еловым кругляком. По обе стороны вздымаются ввысь массивы густого, стройного леса, почти непроходимого. Черные, с огромными лапами ветвей, столетние ели создают впечатление величавой сказочности и уносят воображением во времена домонгольские, дохристианские, во времена былинной, языческой Руси. Медно-красный серп луны висит над черным, колючим лесом. И верится, что где-то совсем рядом, в мрачной и сырой гуще, в болотных топях, обитают русалки и тешится леший, бродит нехожеными тропами Пан, заманивая, завлекая бесовскими напевами на свирели случайных и доверчивых путников. Громыхают по бревенчатому настилу наши колымаги, их тащат пары низкорослых мохнатых лошаденок. В колымагах ездовые в фантастических балахонах из плащ-палаток.
К рассвету пройдено километров двадцать. Отдых в придорожном лесу. Выходить и находиться на открытых местах строжайше запрещено.
30 мая. Ранним утром батальон прибыл в район Жихарево – к месту сосредоточения 1069-го стрелкового полка. Жихарево – станция на линии железной дороги Мга – Волхов, и этим же названием обозначена деревня в четырех километрах на юг от станции. Деревня сгорела. Батальон разместили в рубленых полуземлянках барачного типа. Тут их целый городок. Офицерам предоставили комфортабельные домики на пять человек. Нас так и есть – пять, включая нашего Савина. Поляков разместился отдельно. Вечером побывали в кино с «настоящим» экраном. Смотрели заграничный фильм «Очарован тобой». «Картина так понравилась мне, – писал я домой, – что пошел со второй партией… Я услышал сцены из многих любимых опер. И особенно арию Мефистофеля. Неизгладимое впечатление».
1 июня. В роту пришло пополнение. Это были фронтовики, вернувшиеся в строй после ранения. Лишь несколько человек из мобилизованных. Во взводе теперь три расчета. В отделениях Шарапова и Спиридонова количество номеров прислуги доведено до нормы – шесть человек.
8 июня. Утром после развода Поляков пригласил меня к себе и сообщил о моем отчислении из полка, не объясняя даже причины.
Добился-таки Поляков своего, избавился от меня. Почему?
Все эти дни я занимался с солдатами, отрабатывая варианты действия минометного взвода в наступательном бою. Шарапов, утвержденный в должности помкомвзвода, перешел со мною на «вы» и обращался «товарищ лейтенант».
Новое пополнение строго соблюдало нормы субординации. Только Зюбин по-прежнему говорил мне «ты» и «начальник». Конспекты занятий утверждались командиром роты. И Поляков стал поручать Липатову дублировать меня на занятиях. Делалось это под тем предлогом, что и резервному офицеру необходимо практиковаться в деле. Я воспринимал это как должное. И вот сегодня все разрешилось само собой.
После разговора с Поляковым я отправился в штаб полка. Принял меня сам начальник штаба майор Коротких. Он долго и пристально рассматривал меня, задавал вопросы по специальности – вроде как экзаменовал.
Я держался настороже и остерегался подвоха. О Полякове – ни слова.
– По рекомендации вашего непосредственного начальства командование полка направляет вас, как грамотного и способного командира, на курсы повышения квалификации. – Майор Коротких говорил спокойно и доброжелательно. – Мы даем вам положительную характеристику и надеемся, что в полк вы вернетесь с повышением в должности. А теперь, пока вам оформят документы, идите в полковую швейную мастерскую – там вам перешьют воротник гимнастерки, согласно новому уложению.
Я пожал протянутую руку и отправился в тылы искать мастерские обозно-вещевого снабжения полка. Невольно вспомнил я день нашего прибытия, и обед на бочке хмурым февральским днем, и прием нас майором Репиным, и расстрелянного испанца под деревом в березовой роще. И вот я уже покидаю этот полк. Получив от портных гимнастерку и застегнув пуговицы непривычного стоячего воротника, я отправился в строевую часть за документами и продуктами на дорогу.
Ночь мы просидели за прощальным ужином. Взвод я сдал Липатову. Проститься со мной пришла моя четверка: Шарапов, Спиридонов, Морин и Зюбин. Простились мы тепло, задушевно, по-дружески. И я чувствовал, что вижу я их всех в последний раз и прощаемся мы навсегда. Липатов чувствовал себя как-то неловко. А Вардарьян сказал свое:
– Э… Что будешь сделать… да!.. Ты вспоминай нас, Андрей… Помни нас!., да!..
9 июня.
