Счастья тебе, успехов.
Проскурин».
<31.12.64> <Орел> (Датируется по штемпелю на открытке.)
«Здравствуй, Виктор!
Несмотря на твое грозное послание, вот и еще несколько дней протянулось, не мог сразу ответить – второй месяц очень болен сын, сейчас в больнице, дежурим возле него по очереди. Ты, брат, вольный казак, а у меня – такие дела. Ну, да это, вероятно, тебе не интересно, а меня не извиняет. Ты прав. Давно я хотел написать тебе о твоей книге, и все откладывалось по разным причинам, а прочитал я ее еще весной, после Крыма. Мне понравилось. И особенно твоя трактовка Григория. Молодец! Подписываюсь полностью. Я не читал других критических работ о Шолохове, но вижу, что ты выступил один против всех, и правильно выступил, коль такое вульгарное, примитивное толкование одного из лучших образов русской литературы. И дело здесь даже не в самом образе, а вообще в подходе к истинному в литературе и в жизни, к объективному познанию истины и человека.
Это красной нитью идет по всей твоей книге, и я хотел бы, как только разгрузятся мои домашние тяжести, поговорить об этом печатно. Очень интересный и нужный вопрос. Некоторые страницы меня не устраивают, но это дело второе, и об этом – при встрече. Разумеется, если ты захочешь. Ведь все ученые мужи чрезвычайно самонадеянны и высокомерны и почти никогда не соглашаются с мнениями других.
Теперь о моем «гениальном» романе. Хотя ты пишешь о Шолохове – большом юмористе, юмор тебе, Витя, мало удается, и получается как-то кособоко. Во-первых, не та причина моего молчания, а во-вторых, гениальность вещей определяется спустя много лет после их создания. Близко – мир слеп (в том числе и критика). Слеп, пожалуй, не буквально, а в огромном конгломерате самых различных страстей, чувств; один мозг без чувств легко доходит до абстракций, и в этом страшная слепота человечества, которая еще неизвестно куда приведет. Это, конечно, мои, возможно, спорные мысли.
Ну да ладно, Витя, не сердись на меня. Жму твою мужественную лапу. Передавай привет всем друзьям, при встрече поговорим. Я сейчас почти никому не пишу.
Обнимаю.
П. Проскурин 17.08.66 года г. Орел».
«Здравствуй, Виктор!
Немного задержался с ответом, но ты уж меня прости, я ведь не всегда сижу в благодушном созерцании, положив ноги на стол, и читаю Булгакова или еще кого, не менее знаменитого, приходится иногда и потрудиться для хлеба насущного. Для славы куда уж! Славу распределили окончательно в 19 веке и в первое 30-летие 20-го. Так что сейчас все воняет потом, все ради хлеба, а там, где замешаны столь низменные интересы, бессмертие отступает подальше, до более удобного момента.
Ты великолепно определил свойство таланта Булгакова, и хотя Гоголь тоже шел где-то по самой грани реального, это не умаляет Булгакова, хотя и снижает несколько чувство новизны. Но Булгакову было несомненно труднее Гоголя; в этом сомневаться не приходится; вот писатель, который работал больше, чем только для хлеба. Значительно больше!
Ну да ладно, что заниматься не тем, что нужно, ведь все равно это ничего не исправит.
Сижу я, Витя, больше думаю, чем пишу, воспитываю детей, хотя воспитатель из меня липовый, срываюсь.
Как я и ожидал, в «Правде» статью предложили повернуть в другую сторону, выхолостить именно ту мысль, на которой держалось все построение. Я вежливо приподнял фуражку и распрощался – так что еще одно «творение» улеглось плотно в «архив», ожидая своего часа. То же и с «Литературкой». Вечны и мудры слова – «Не садись ты, невежа, не в свои сани».
В «Октябре» опять что-то крутят с моими рассказами, и я решил их забрать, отдать в другое место – надоело. Одним словом, дел – куча.
Обнимаю твою холостяцкую выю, пиши, коль выпадет минута. Поклон твоей мамаше.
Твой П. Проскурин». <22.04.67> Орел. (Датируется по штемпелю на конверте.)
3. Полемика с Василием Беловым
Читатели, видимо, заметили, что свою книгу «Гуманизм Шолохова» я подарил Анатолию Иванову, Петру Проскурину и многим другим своим друзьям и коллегам, подарил и Василию Белову. В одном из писем 1967 года Василий Белов, если читатель помнит, высказал свое отношение к моей книге «Гуманизм Шолохова», поддержал полемику с моими предшественниками, но не согласился с тем, что я якобы рассматриваю Григория Мелехова как представителя казачества, а надо, дескать, смотреть на него как на русского человека вообще. Не помню, писал я ему в то время по этому поводу или оставил эту нелепицу без внимания, но сейчас, возвращаясь к этому вопросу, хочу процитировать несколько строк из той самой книжки 1965 года: «Некоторые исследователи словно бы не замечают тех эпизодов романа, где раскрывается нравственная сила, здравый смысл, чистота совести, удаль и молодечество, мужество и бесстрашие, смекалка и трудолюбие, простота и бескорыстие донского казака, то есть как раз те черты, которые являются лучшими чертами русского национального характера. Донское казачество в романе Шолохова изображено как часть русского народа, а десятки героев «Тихого Дона», такие, как Григорий Мелехов, Михаил Кошевой, Пантелей Прокофьевич, Ильинична, Аксинья, Наталья, Прохор Зыков, Христоня и другие, – как носители коренных черт русского национального характера. Шолохов убедительно показывает в своем романе, что эти черты сложились в результате воздействия определенных общественных условий, воздействия тех нравственно-этических понятий, которые господствовали в сознании простого человека» (с. 155).
Эти строчки я подчеркнул сейчас, после публикации письма Василия Белова, да и весь мой анализ «Тихого Дона» подтверждает эту главную мысль, которая выражена на последней странице моей книги: «И рядом с бессмертными образами мировой литературы, обобщающими в себе тысячелетний опыт человечества, – с Гамлетом, Дон Кихотом, Фаустом – мы вправе поставить уже сегодня гениальный художественный монолит – русского человека Григория Мелехова» (с. 494). Значит, не понял Василий Белов главной мысли моей книги, а может, торопливо просмотрел ее, перелистывая страницу за страницей. Но сейчас-то стоит ли об этом? Стоит, полемика продолжается...
Сборник рассказов и повестей «За тремя волоками» Василия Белова вышел в свет в 1968 году. В этом же году вышел и сборник рассказов Виктора Астафьева «Синие сумерки». Жил Виктор Петрович в Перми, но оказался в Москве, на Высших литературных курсах. Выходили сборники в издательствах «Молодая гвардия» и «Советская Россия», но в «Советский писатель» пришел по рекомендации своих друзей – Евгения Носова и Василия Белова, до этого не решался, считая издательство прибежищем столичных писателей-либералов, не выносивших провинциального духа.
