У Тагора интересные подходы к проблеме: воздержание... и высшее, нежели необходимость, добро... и... и опять все хорошее вместе.
Боюсь, что могу сейчас только побаловаться словами в том же духе, но я бы, во-первых, определил прекрасное как момент движения. (Оно живет вместе с человеком в том направлении, где человек движется в постижении духа.)
Итак, прекрасное — момент движения и поэтому прошлое имеет настоящее и будущее.
Можно говорить о постижении прекрасного, о движении к нему, о том уровне духовности, когда открывается истинно прекрасное.
Можно говорить о прекрасном как об истине, Совершенстве.
Прекрасным может быть молчание. Своим рассказом о себе. Своим обещанием. Немым разговором. И тогда прекрасна эта тайна и расстояние до нее.
Прекрасной может быть лошадь — совершенство лошадиной породы, грации и всего поведения.
Прекрасным может быть произведение искусства, когда в нем все гармонично, когда оно путь к истине, когда оно содержит открытия...
Прекрасным могут быть мгновенья, отношения людей, озарения и т.д.
(В голове пустовато от этих транквилизаторов.)
01.04.83 г.
Определения прекрасного еще ни разу не встречались мне определенными и ни разу не вызывали у меня ощущение чего-то ясного и законченного.
Они все интересны (когда это, скажем, Тагор) и все (даже когда это Тагор) соотносятся с тем, в чем существует прекрасное, как мумия с живым человеком. У Тагора интересен поиск слова как философского камня у алхимиков, вот-вот оно родится и... не рождается. Размышления о таких законах прекрасного, как золотое сечение или законы гармонии, сегодня соотносятся с реальностью, как яблоко Ньютона и современная физика — хотя современная физика вовсе не отменяла Ньютона, и золотое сечение все же существует, а дисгармоническое звучание может быть прекрасно вовсе не само по себе, хотя «Мимолетности» Шапорина воистину прекрасны.
Мы не случайно говорим «воистину», когда говорим о прекрасном, ибо все дело, очевидно, в том, что есть то, что не истинно прекрасно. И тогда прекрасное есть то, что постигается как истина, есть поиск, жизнь духа и его пределов. Это — третье в триединстве мира, зашифрованное в религиозных постулатах как Бог — Отец, Бог — Сын, Бог — Дух святой. Это Дух святой! И живет во всех ипостасях, как реальность прошлого, настоящего и будущего, как причина и следствие, рождение и смерть и... как Дух святой! Как суть! Как истина!
Средневековый Кузанский, объясняя божественное триединство, настаивает на том, что «Бог — Дух святой» — это и есть тайна, к которой и надо относиться как к тайне. Это на сегодня самый ловкий ответ — и он достижение схоластиков. (Ибо и у схоластиков были достижения, как и у алхимии, как У суеверий и прочее.)
Для наших мозгов, засаженных за решетку научных амбиций цивилизацией, постижение духовных истин — дело самое грустное и часто бесперспективное. И тут все-таки сыграет свою роль опыт искусства. Не тот опыт, который дает подключение датчиков к художнику в момент творчества, — нет: это попытка измерения объема в линейных единицах; не тот опыт, который дает анкетирование, тесты и даже (!) открытие алгоритмов! И пусть, в конце концов, кто-то алгеброй гармонию уже мерит, как тот кандидат наук, который высчитал КПД всех действующих лиц в мольеровском «Тартюфе», — это ничего не даст. Статуя Давида Микеланджело определенной высоты и пропорций, но не скажешь, что в ней прекрасного столько-то метров и в таком-то измерении. Это вовсе не то направление. Это дорога в никуда, хотя точнее — это дорога в обратную сторону от никуда!
В каком-то смысле реально существующая история искусств — это история постижения прекрасного. Можно говорить «постижение», можно говорить «отражение», можно говорить «развитие» — и все это будет верно. Важно только понимать, что реально существующая история искусств или даже история культуры, существующая как наука, — жалкий отголосок того, что происходило и происходит на самом деле. В исторических науках, фальсифицированных во все века, истина проступает только косвенно, через стихию фальсификаций — так кривая осциллографа отражает нечто. Реконструирование — потрясающая черта настоящей истории, и тут все есть искусство.
Не стоит только скатываться на умозрительное, хотя тоже очень ловкое, — отношение абсолютной и относительной истины. Позволю себе такую смелость и скажу так: прекрасное — это живое, истина — это мертвое. «Прекрасное есть жизнь!» — верх пошлости и, как всякая пошлость, замена достоинства его противоположностью. Тут можно говорить о взаимоотношениях истины и прекрасного как самой природы жизни, состоящей из смерти и жизни в великом триединстве: Бог — Отец, Бог — Сын, Бог — Дух святой. Прекрасное — это третье! Это одна из ипостасей мира, духа, духовное его движение.
Сегодня искусство — это общественная проповедь, но и общественная исповедь. Проповедь без исповеди — «пустые хлопоты», как говорят гадающие на картах. Общественная исповедь должна быть основой общественной проповеди. И тут опять-таки необходимо (!!!) оговориться: когда я говорю «общественная проповедь» или «общественная исповедь» — я говорю о значении искусства, а вовсе не о способе и, не дай Бог, о методе. И проповедь, и исповедь, заложенные в искусстве, — это заря или закат, и вовсе не все солнце. Ибо солнце — это и заря, и закат, и свет, и тепло, и зима, и лето, и смерть, и жизнь. Тут надо осознать, что Отец — Бог и Сын — Бог рождаются и умирают, а Бог — Дух святой — это Вечное! Это третье! Это то, что остается, развивается, движется и... созидается!
Но это только одна сторона размышлений, одна из очень многих. Вторая — важнейшая, сторона открывается там, где сталкиваются субъективное и объективное, противопоставлять которые бессмысленно, ибо одно не существует без другого. Прекрасное объективно в своей третьей ипостаси: Бог — Дух святой! А в первой и второй оно не просто субъективно, а вначале утробно и потом только субъективно! Но и в утробе и в субъективном мире живет и развивается третье — Дух святой, и это вовсе не мистическая категория, тут нет ни грана мистики — это реальная магия кристалла, мерцанье смыслов, как граней драгоценных камней, достоинство которых не в одной из граней, а во всем многообразии граней, дающих камню бесконечную глубину и ценность. И это мерцанье смысла более всего отражено в слове — первом и наиболее точном портрете Духа святого, ибо «сначала было слово!»
Размышления о Прекрасном тут только начинаются, ибо в его высшей жизни (так назовем его третью ипостась) заключены все стихии духовной природы Отца и Сына — конкретная борьба Света и Тьмы, Добра и Зла, Бренного и Вечного. Тут и постижения, и заблуждения, и мука (!!!), и явь, и сон, и правда, и ложь!
