Хотя донатизм был осужден, его позиции все равно были очень понятны и привлекательны многим экзальтированным прихожанам и донатистские волнения периодически продолжали вспыхивать в Западной Африке. Экстремистская сущность донатизма подтвердилась, когда его лидеры объединились с псевдохристианским движением циркумциллионов («бродящих вокруг сельских жилищ»), совершающих всевозможное насилие над богатыми мирянами и клириками, которых они считали недостаточно аскетичными. Только в 411 году на Карфагенском Соборе донатистское учение подробно обсуждалось и было окончательно осуждено во многом благодаря богословским аргументам гиппонского епископа Августина Блаженного (354–430). Но даже после этого Собора донатистские настроения и целые общины продолжали существовать в этом регионе, пока в 700 году он не был завоеван арабами-мусульманами, и тогда уже донатистам некого было критиковать за излишние компромиссы с властью, поскольку и самих донатистов больше не стало.
Осуждение донатизма имело крайне важное, принципиальное значение в истории христианства, поскольку оно утвердило непреходящую мистическую природу Церкви и положило предел любым попыткам расколоть Церковь на основании личного поведения тех или иных священнослужителей. Конечно, подобные попытки были довольно часто и иногда достигали успеха, но зато православные христиане точно знали, что эти расколы нарушают основы церковного мировоззрения. Представитель церковной иерархии может быть сколь угодно грешным человеком, но тогда можно осуждать его самого, а не всю Церковь, и никакие его прегрешения не могут лишить прихожан возможности участвовать во всех возможных таинствах вместе с ним, потому что, приходя в храм, они приходят не к какому-то человеку, а к самому Богу. И только в том случае священнослужитель теряет свои мистические дары, если он будет низложен самим Церковным Собором.
Вслед за донатистским расколом, относительно преодоленным с помощью имперской власти, в это же время в Египте вспыхнул еще один раскол, также спровоцированный прошедшими гонениями. Епископ Александрийский Петр, занимающий кафедру с 295 года, скрылся от гонений далеко за городом, а за это время туда прибыл фиваидский митрополит Мелетий Ликопольский, низложенный Петром за принесение жертвы языческим богам во время гонений, по имени которого назван разгоревшийся Мелетианский раскол. Александрийскую епископию Мелетий нашел в совершенно бесхозном состоянии, где даже не проходили службы и не было ни одного пастыря, поэтому он срочно рукоположил двух пресвитеров, которые должны были временно управлять церковной жизнью города без епископа. Одного из этих двух пресвитеров звали Арий. В 311 году Петр Александрийский вернулся в свой город и отлучил новых пресвитеров, а уже в 312 году был арестован и казнен властями Максимина Дазы. В истории Церкви он остался не только как последний александрийский священномученик, но и как автор «Слова о покаянии», написанного по возвращении в Александрию, из которого было составлено 15 канонических правил. После его мученической кончины Александрийскую кафедру возглавил епископ Ахилл, который вскоре скончался, и его место в 313 году занял епископ Александр, известный нам как святитель Александр Александрийский.
По прошествии времени, в 316 году, Александр Александрийский столкнулся в споре с пресвитером Арием, которого рукоположил еще Мелетий, потом отлучил епископ Петр, а после покаяния заново рукоположил епископ Ахилл. Пресвитер Арий (256–336) был родом из Ливии, учился в Антиохии и приехал в Александрию в 310 году. Хотя Арий уже успел быть отлученным самим Петром Александрийским, он пользовался среди многих александрийцев большим успехом, поскольку отличался особой строгостью, ученостью и красноречием, даже писал песни и составил сборник своих сочинений под названием «Пир» (Θàλια). Причину его столкновения с архиереем многие объясняли тем, что после смерти епископа Ахилла он сам должен был занять его место, но вместо него был избран Александр, и в этом смысле мы имеем классический случай противостояния строптивого пресвитера и законного епископа, подобно конфликту Новата и Киприана Карфагенского.
К этому надо добавить, что положение африканских пресвитеров сильно отличалось от положения их коллег на других континентах, поскольку они имели больше власти во всех смыслах словах, например, по сведениям святого Иеронима Стридонского, они могли отлучать от Церкви и принимать участие в рукоположении епископов. В своих кварталах, отделенных друг от друга бульварами (почему они назывались «лаврами»), пресвитеры пользовались огромной властью, как, например, Арий был реальным духовным лидером своего пресвитерства Баукалис.
Поэтому в своем конфликте с епископом Александром он получил поддержку многих других пресвитеров, а также и некоторых африканских епископов, недовольных излишним возвышением Александрийской епископии, которая получила статус митрополии, так что все подчиненные ей епископы фактически были викарными, или «хорепископами», как их называли (деревенскими епископами). Однако, сколь бы остры и очевидны ни были социально-политические причины конфликта пресвитера Ария и его правящего епископа, этот конфликт никогда бы не запомнился в истории Церкви, если бы за ним не стояли достаточно глубокие богословские противоречия, потрясшие церковную жизнь до самого основания, а именно: пресвитер Арий проповедовал представление о Сыне Божием как Его творении, которое когда-то не существовало, а потом вдруг было создано Богом-Отцом «из ничего», и поэтому Сын, будучи самым совершенным творением Отца, не равен ему по природе, а строго подчинен как любая тварь своему Творцу…
Когда современный сознательный православный христианин открывает для себя учение Ария, то оно представляется ему явно противоречащим христианству, и поэтому возникает определенное недоумение, как эта очевидная ересь вообще могла распространиться в Церкви и вызвать столь глобальный резонанс, вместо того чтобы в корне быть уничтоженной на уровне одного прихода.
Проблема в том, что многие христиане начала IV века, даже наиболее образованные, не до конца отдавали себе отчет в том, во что конкретно они верят, и поэтому легко становились жертвами любого ученого еретика, который под видом объяснения их веры внушил бы им свои собственные представления. Что же тогда говорить о тех простых христианах, которые были далеки от богословской въедливости, — для многих из них учение Ария казалось вполне приемлемым, и нужно было специально погружаться в богословские вопросы, чтобы понять его несовместимость с христианством. Ведь Арий был христианским пресвитером, он молился Христу и проповедовал его, говоря о нем самые возвышенные слова, и поэтому не каждый мог догадаться, что на самом деле его учение в корне нехристианское. При этом среди образованных христиан у Ария появилось много последователей, прекрасно понимающих смысл его учения и считавших его наиболее правильным, поскольку, с их точки зрения, оно было наиболее понятным и стройным на фоне тех сложных и «туманных» сентенций, которые говорили его оппоненты. Таким образом, успех учения Ария был обеспечен, с одной стороны, богословской необразованностью и невнимательностью его простых поклонников, а с другой стороны, его близостью тем упрощенным метафизическим схемам неоплатонического происхождения, которые разделяли многие христианские интеллектуалы. Но между тем вызов арианства касался не каких-то вторичных и периферийных богословских тем, этот вызов был обращен к сердцевине христианского вероучения, и поэтому признание арианства означало бы конец всего христианства как такового. Арианство фактически утверждало, что Христос — это не Бог, и именно в этом заключалась его страшная разрушительная идея, подрывающая основу основ христианского мировоззрения. Казалось бы, неужели столь очевидная ересь не могла быть замечена и разоблачена с самого начала? Так в том-то все и дело, что Арий облек эту антихристианскую идею в такие слова, что она была незаметная даже многим богословствующим клирикам, а не то что простым мирянам. Но не все христиане были столь невнимательны…
