Для современного читателя это может показаться странным, но до эпохи Константина Вселенская Церковь не имела ни одного текста, систематически излагающего христианское вероучение и имеющего всеобщеобязательную силу. Все, что было в этом отношении у христиан первых трех столетий, — это книги Священного Писания, то есть Библия, и книги Священного Предания, то есть собрание авторитетных богословов, многие из которых стали Отцами Церкви. На целостное изложение христианского вероучения впервые претендовали только «Строматы» Климента Александрийского и «О началах» Оригена, но, во-первых, они были доступны только очень небольшой прослойке философски образованных интеллектуалов, а во-вторых, их несовершенство ощущалось с самого начала, и оба автора так и не были признаны Отцами Церкви. Священству было достаточно того, что было написано в книгах Библии и прокомментировано авторитетными богословами, и, вполне возможно, никаких доктринальных догматических текстов в Церкви никогда бы не появилось, если бы не было двух причин, вынуждающих взяться за их написание.
Первая причина — это столкновение с систематической мыслью языческой Греции и Рима, которая требовала описания христианской картины мира не только в образноповествовательной форме, как это было в Библии, но и в понятийно-систематической, как у Аристотеля или Плотина. Например, философу мало сказать, что «Бог существует», ему нужно сначала дать точное определение самого понятия «Бог» и понятия «существование», и только после этого разговор на эту тему будет иметь для него смысл. А когда речь идет о том, что Бог воплотился в человеческой природе и стал Богочеловеком, то здесь для философа требуется целый словарь точных понятий, которые можно соотносить друг с другом без логических противоречий. Именной этой работы очень боялся Тертуллиан, но ею с удовольствием занялся Ориген, потому что без нее вести ответственный диалог с греческой философией было невозможно.
Вторая причина — столкновение с внутрицерковными ересями, кажущимися зачастую весьма убедительными, поскольку они пользовались непроясненностью основных богословских понятий. В этом смысле православные богословы IV века в полемике с арианами типологически оказались в той же ситуации, что и восемь веков назад ответственно мыслящие греческие философы типа Сократа в полемике с софистами, но только православным было еще сложнее, поскольку ариане, в отличие от софистов, часто выставляли себя блюстителями логических законов и точных определений. Однако необходимость обратиться к понятийному языку философии была обусловлена не только задачами катехизации — как культура мышления, философия способствовала внутренней самоорганизации христианской мысли, прояснению христианских смыслов для самих христиан, чтобы они хотя бы сами себе смогли отдать отчет в собственных убеждениях. В этой связи наиболее показательно и поразительно то обстоятельство, что Церковь начала активно осваивать достижения философской мысли Античности в то же самое время, когда ей пришлось осмыслять государственную политику Римской империи как продолжение своей миссии. Христианизация античной философии и античной государственности происходила практически одновременно, и это совершенно естественно, потому что и античная философия, и античное государство — это неотъемлемые части общей античной культуры. Поэтому формулирование общецерковных догматов, с одной стороны, и воцерковление Империи, с другой стороны, составляют частные аспекты общего процесса христианизации античной культуры в IV веке, основным организатором которого был Константин Великий.
Особенностью учения Ария было его двойственное происхождение, а именно от двух полярных богословских школ первых веков, Александрийской и Антиохийской, от которых он унаследовал самые худшие черты с православной точки зрения.
Александрийская школа нам уже знакома — Вселенская Церковь обязана ей тем интеллектуальным прорывом, который обеспечили ей Климент и Ориген, со всеми известными издержками их достижений. Отличительной чертой Александрийской школы был подчеркнутый интерес к мистической сложности и насыщенности христианской картины мира, а отсюда и приверженность к мистико-символическому толкованию (экзегезы) книг Библии. Александрийское богословие привлекало людей с богатым воображением, любящих выстраивать сложные схемы в отношениях Творца и его творения, подобно поздним неоплатоникам, желающим в своих построениях найти место всем богам и сюжетам греческой мифологии. Параллельно с Александрийской школой в Сирии формировалась Антиохийская богословская школа, возникшая на совершенно иной культурной почве и поэтому преследующая совершенно иные задачи. Антиохия была крупнейшим центром христианства, именно здесь впервые последователей Христа стали называть христианами (Деян. 11:26), но, в отличие от Александрии, местное азиатское иудейство не было столь эллинизировано и не породило своего иудео-эллинистического синтеза, поэтому христианам приходилось здесь полемизировать с иудаизмом в его чистом виде, что вместе с тем сказалось на их подходе к толкованию Библии. Если несколько огрубить отличие александрийского и антиохийского подходов, то можно сказать, что в первом случае мы имеем дело со своеобразным «эллино-христианством», а во втором с «иудеохристианством».
В отличие от мистически настроенных александрийцев, отличительной чертой Антиохийской школы было более рассудочное и приземленное восприятие христианской картины мира, а также буквально-грамматическое толкование Библии, скорее свойственное иудейской экзегезе. Если александрийцам важно было подчеркнуть мистическую связь между Богом и человеком и обнаружить целую иерархию связующих инстанций между ними, что очень привлекало языческий ум, то антиохийцы акцентировали дистанцию между единством Творца и множественностью твари, что было более понятно иудейскому восприятию. Конечно, не стоит преувеличивать оппозицию между этими школами, ведь, в конце концов, каждая из них конкурировала за мировоззренческую чистоту христианства и каждая из них стала известна не только своими еретиками, но и своими Отцами Церкви, преодолевшими пагубные крайности своих учителей.
Каким образом каждая из этих двух школ повлияла на возникновение арианства? Центральной онтологической темой христианского богословия, от которой зависели все остальные темы, с самого начала был вопрос онтологического статуса Иисуса Христа. Александрийская школа вслед за своим основателем Филоном Александрийским отождествляла Слово Божие с Логосом греческой философии, что было вполне понятно, потому что одним из основных переводов термина «логос» является «слово», а если этот «Логос-Слово» пишется с большой буквы, то имеется в виду некий звуковой символ, имеющий космогоническое значение. Это то «Слово», которым Бог творит мир и которое само по себе уже является первым, наисовершенным творением. Если Бог-Творец слишком трансцендентен по отношению к тварному миру, то Логос выступает верховным посредником между Творцом и миром, своего рода наместником Творца в космосе, и поэтому все тварные существа обращаются к абсолютному Творцу через этот Логос. Именно так некоторые александрийские неоплатоники могли понимать первые слова Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».
