«Каланта».
В «Огоньке»-90 (с. 15) после этих слов идет рассказ о пьесе, в которой фигурирует страна «где живут шестьдесят семь человек, она вымирает» («Дневники королевы Оливии»).
Пятидневный отпуск с фронта! <…>
…у меня была медаль за «Отвагу»…
Из представления к награде:
«Тов. ЛИФШИЦ в полку с 1939 года. В действующей армии с первых дней отечественной войны. На протяжении всего времени показал себя бесстрашным, храбрым воином, в совершенстве владеющим своей специальностью.
30.10.42 года во время налета вражеской авиации связь часто рвалась от фашистских бомб. Т. ЛИФШИЦУ была поставлена задача, чтобы связь работала бесперебойно. Т. ЛИФШИЦ лично сам, несмотря на разрывы бомб, исправлял линию связи, что давало возможность выполнять боевую задачу дивизиона.
31.10.42 года ЛИФШИЦУ было приказано проложить линию связи на командный пункт. Местность, где проходила линия связи, сильно простреливалось противником. Но т. ЛИФШИЦ ползком протянул связь, задание выполнил своевременно.
Ходатайствую о награждении тов. ЛИФШИЦА Александра Моисеевича медалью „ЗА ОТВАГУ“» (Подвиг народа. 1941–1945. URL: http://podvignaroda.ru/?#id=10770107&tab=navDetailManAward).
Александр Моисеевич Лифшиц был награжден этой медалью 15 ноября 1942 года.
Медаль «За отвагу» (носилась на левой стороне) особо ценилась фронтовиками — ею награждали исключительно за личную храбрость, в основном рядовых и сержантский состав: «И если не поймаешь в грудь свинец, / Медаль на грудь поймаешь „За отвагу“» (В. Высоцкий).
А медаль у меня нечаянно сорвалась с колечка, когда я вытряхивал вшей из гимнастерки, после того, как обжарил ее на костре.
«Не знаю, кто был тот гений, который изобрел простое и верное средство, но я бы ему поставил памятник (пишу это без всякой иронии). <…> …брали бочку, выжигали или вымывали из нее остатки содержимого, аккуратно выбивали дно, сохраняя выбитую железную основу… два куска дерева точно по диаметру бочки забивались в нее крестообразно, на образовавшуюся крестовину вешали одежду… Дно немножко поливали водой и железную крышку, обмотав для прочности плащ-палаткой, заколачивали сверху. После этого бочка ставилась на камни и под ней разжигали костер… Никакая вошь такого эксперимента выдержать не могла. <…> Вши органически входили не только в быт, но и во фронтовой фольклор» (Лотман. С. 24).
Пошел на Сухаревскую площадь…
Бывшая Сухаревская площадь (по имени башни), ныне Колхозная, — торговое городское пространство, где теснились мелкие ремесленники, стихийные барахолки, лавки и трактиры.
«Жил он у своего дяди Соломона в доме 1/7, угол 1-й Мещанской и Садового кольца, у самой Сухаревой башни, на втором этаже старенького трехэтажного дома. На первом этаже там многие десятилетия размещался продовольственный магазин… <…> Позже, по прочтении „Золотого теленка“, у меня возникла мысль, что трактир, где была заключена Сухаревская конвенция детей лейтенанта Шмидта, находился именно в этом доме, больше вроде бы негде» (Брауде. — Восп-2. С. 54).
…я пошел на Гоголевский бульвар, где жила моя мачеха…
На Гоголевском бульваре жил отец Володина.
Когда начались сомнения? Когда началась отдельная от государства жизнь?
Эти же вопросы звучат и в стихотворениях «А легко ль переносить…» («А легко ль переносить, / сдерживать себя, крепиться, / постепенно научиться / в непроглядном рабстве жить?» (1973; Ст-19. С. 104)); «Меня ошибочно любили» (3-я строфа: «Друзей безмолвно провожаю, / и осуждать их не берусь. / Страна моя, изба чужая, / а я с тобою остаюсь. / Твоих успехов череда — / не для меня не для меня. / А для меня твоя война, / а для меня твоя беда» (1976; Ст-19. С. 103)).
Особенно остро эта тема заявлена в стихотворении «Четырнадцать рабочих расстреляли» (Ст-19. С. 60).
…почему отшельники удалялись от людей?
Борис Зайцев (1881–1972) в повести «Преподобный Сергей Радонежский» (1925) в главе «Отшельник» писал: «Существует целая наука духовного самовоспитания, стратегия борьбы за организованность человеческой души, за выведение ее из пестроты и суетности в строгий канон. Аскетический подвиг — выглаживание, выпрямление души к единой вертикали… <…> Если человек так остро напрягается вверх, так подчиняет пестроту свою линии Бога, он подвержен и отливам, и упадку, утомлению… <…> У аскетов, не нашедших еще меры, за высоким подъемами идут падения, тоска, отчаяние… Простое, жизненно-приятное кажется обольстительным. Духовный идеал — недостижимым. Борьба безнадежной… Отшельники прошли через это все…» (Зайцев. Осенний свет. С. 482).
Позвонил… Яше, святому человеку.
Я. Н. Рохлин оставил небольшие, но важные воспоминания о Володине, часть из которых уже цитировалась выше. Здесь хочется привести его размышления по поводу художественного мира драматургии Володина:
«Поэтика его пьес и сценариев органична и кажется простой. Между тем она сложна и многословна, хотя и неделима на составные. Сам А. Володин называет три из них: правда, поэзия и юмор. Можно было бы добавить еще кое-что. Например, силу очень личного сочувствия, которая приобретает характер силы поэтической. Или притягательную силу незаурядности личности, которую он обнаруживает обычно в людях непрестижной номенклатуры (их принято называть еще простыми людьми). <…> Едва ли не все главные его лица так или иначе сделаны из собственного духовного материала. Это лица как мужеского, так и женского пола — его духовные двойники… <…> Лица его пьес и сценариев похожи на своего автора еще и тем, что в первом подходе они непосредственны и наивны и лишь затем обнаруживают глубину личности, присутствие оригинального ума и духовной культуры. На фоне драматургии тех лет володинский демократизм казался вызывающим. <…> Его драматургия содержит в себе некий неформулируемый нравственный комплекс, самобытный человечный, чувственно выраженный и обладающий редкостной влиятельной силой. <…>
Александр Володин создавал свой мир свою действительность, до смешного похожую на нашу, и, кажется, еще более действительную, чем она (верный признак настоящего поэта!) <…> Он оказался самым одаренным и самым самобытным человеком, из всех, кого я знал, и стал одним из самых близких мне людей. <…> Я стал одним их первых, а часто и первым — вслед за женой Фридой — читателем его новых вещей, его неформальным редактором» (Рохлин. С. 16).
Все многочисленнее клан людей, которым необходимо властвовать.
В «Огоньке»-90 (с. 17–18) этот абзац продолжен:
«Рабовладельческий строй сменился феодальным, и так далее. Сейчас, на новом витке истории он возрождается. Все многочисленней клан людей, которым необходимо рабовладельчески властвовать. Нельзя над многими — пусть хоть над кем-нибудь, хотя бы даже временно, ненадолго. Для этого им не нужны действительно зависимые от них люди. Ради того, чтобы добиться подчинения, рабского услужения себе, они сами готовы унизиться, сымитировать, а то и на самом деле тяжко, мучительно обидеться, вымолить, только без свидетелей, наедине. На людях эта иерархия
