— Все! На сегодня все свободны! — Мамонтов устало присел на стул первого ряда. Что-то не получалось у Шаляпина: он играл не Ивана Грозного, а какого-то мелковатого, суетливого человека. Пожалуй, надо поговорить с ним наедине.
Горько было на душе и у Федора. Столько он потратил усилий, чтобы убедить Мамонтова на постановку этой оперы, а роль не получалась, та главная роль, с которой он связывал свою судьбу.
Шаляпин ушел за кулисы, поспешил в артистическую уборную. Стал медленно снимать грим, одежду. «Ведь я же все безукоризненно исполнил… Но почему же на сцене разлилась такая невообразимая скука и тоска? Это чувствовал не только я сам, но и все мои товарищи по сцене… В чем же дело?»
Шаляпин в ярости вскочил со своего кресла. Содрал парик, бросил его на стол и быстро заходил по уборной, не находя места от возмущения самим собой. «В чем же дело?» — не переставал он спрашивать себя. И, не найдя ответа, бессильно опустился на стул и заплакал от отчаяния. Столько ждать такой партии — и вдруг… Что может быть тяжелее для артиста, еще вчера чувствовавшего, что эта роль выдвинет его в первые ряды.
Тихо вошел Савва Иванович. Он понял состояние Шаляпина после неудавшейся репетиции и решил поговорить с ним наедине, зная самолюбивый характер своего любимца. Молча прошелся по уборной, зачем-то взял парик, повертел его в руках, потом стал внимательно рассматривать бутафорскую саблю Ивана Грозного. Повернувшись к Шаляпину, заметил, что тот смотрит на него настороженно-вопрошающими глазами. Подошел к нему, легонечко похлопал по плечу и дружеским тоном сказал:
— Брось нервничать, Феденька! Возьми себя в руки, прикрикни на товарищей да сделай-ка немножко посильнее первую фразу! Вот посмотри…
Мамонтов отошел на середину небольшой уборной, встал в позу человека, проходящего в низкую для его высокого роста дверь, и произнес:
— «Войти аль нет?»
Шаляпин сразу почувствовал грозную интонацию, с которой была произнесена эта одна-единственная фраза, интонацию, которой так ему не хватало. Конечно, это не удовлетворило его, но что-то нащупывалось.
— Феденька, вы поймите, что Грозный не ханжа. Это умный, хитрый, талантливый человек, но — главное — он еще и грозный властитель, при имени которого все трепещут. Вы произносите свою первую фразу тихонько и ядовито. В том же тоне вы ведете и всю партию этого акта.
— Грозный же ханжа, — бросил отрывисто Шаляпин.
— Да, ханжа, — обрадовался Мамонтов. — Но одновременно с этим он умница, самый образованный человек своего времени. Жестокий, но искренне замаливает свои грехи в постоянных молитвах, испрашивая у Бога прощения за свои кровавые дела, которые он творит, как он всерьез думает, во имя справедливости и счастья своего народа и государства великого. Вы должны чувствовать себя не ханжой в этой роли, а сыграть человека трагического, могучего, может, самого сложного и противоречивого в русской истории. Войдите в его положение, вообразите, что вы попали в такую же, как и он, трагическую ситуацию…
Мамонтов видел, что лицо Шаляпина начинало светлеть. «Значит, — подумал Мамонтов, — мысль его заработала в нужном направлении».
— А ну-ка, — повеселел и Мамонтов, — попробуем еще раз все сначала.
Шаляпин быстро натянул парик, расправил бороду и пошел вслед за Мамонтовым.
На сцене уже никого не было.
Мамонтов спустился в партер.
В проеме двери показалась согбенная фигура Ивана Грозного.
— «Войти аль нет?» — как удар железным посохом, прозвучала эта первая фраза.
Шаляпин сделал полшага, разогнулся во весь свой рост и подозрительно огляделся по сторонам большой боярской комнаты. И последующие слова Ивана Грозного были пронизаны все той же только что найденной интонацией. Мамонтов даже вздрогнул от внезапного ощущения, что перед ним действительно грозный царь, пришедший сюда казнить и миловать, настолько было поразительным перевоплощение Федора Шаляпина.
— Хватит, на сегодня достаточно, завтра будем репетировать всю сцену…
Мамонтов поднялся на подмостки, обнял Шаляпина и быстро заговорил:
— Замечательно, Феденька! В таком ключе нужно и развивать его характер… Даже не развивать, а раскрывать его, как веер, показывая различные стороны многогранного характера, ни на минуту не забывая, что вы играете роль грозного и жестокого в своем единовластии царя. И первая фраза вашей роли «Войти аль нет?» имеет такое же значение, как для роли Гамлета вопрос «Быть или не быть?».
— Да, теперь я понял… В первой же фразе надо дать почувствовать характер царя. Надо сделать так, чтобы зрителю стало ясно, почему трепещет боярин Токмаков от одного вида царя Ивана…
— Правильно!.. Хитрюга и ханжа у вас в Иване были, а вот Грозного не было…
— И все разваливалось в партии, ничего не получалось… Произношу первую фразу, а она тяжелой гуттапёркой валится у моих ног, дальше не идет. И так весь акт — скучно и тускло…
— Фальшивая интонация! Она ломает весь образ, искажает замысел композитора и автора либретто… — Мамонтов весь сиял от счастья.
— Теперь я чувствую, что моя прежняя интонация, которую я произносил саркастически, зло, рисовала царя слабыми, нехарактерными штрихами. Это только морщинки, только оттенки его лица, но не само лицо. Теперь я понял, что в словах царя Ивана должна вылиться вся его натура в ее главной сути… — с лихорадочным блеском в глазах говорил Шаляпин.
— А для того Чтобы понять эту главную суть, Феденька, почитай не только Карамзина, но и Кавелина, Сергея Михайловича Соловьева, Ключевского, почитай, наконец, роман Алексея Толстого «Князь Серебряный»…
— Поразила меня в галерее Третьякова картина Репина… Совершенно подавленный ушел я из галереи. Какая силища, какая мощь! И хотя эпизод убийства не входит в мою роль, однако в душе Ивана Грозного, несмотря на все его зверства и насилия, пробивается что-то глубоко человеческое…
— Ты, Федор, на правильном пути, Иван Грозный, может, самая трагическая фигура в русской истории, ох как трудно постичь ее… Действительно, под толщей деспотизма и зверства, характерного для того века вообще, теплится в его душе искра доброты и любви к людям… Думаю, что вам еще надо поработать с художниками над костюмом и гримом… Посмотрите замечательный портрет Виктора Васнецова. Вот где изображен настоящий Иван Грозный… Как раз тот, который нам нужен…
Мамонтов ушел, а Федор, возбужденный и обрадованный найденным, стал собираться домой.
По-прежнему Шаляпин снимал комнату и жил кочевой жизнью. Редко и ночевал в своей комнате. То задерживался у Константина Коровина в мастерской, то под утро возвращался из ресторана с какого-нибудь гулевания… Мало ли знакомых! Хотя прекрасная балерина Иола Торнаги по-прежнему занимала место в его сердце, они часто виделись, но не было еще сказано никаких решительных слов. Поэтому он и считал себя свободным. К кому ж ему направить сегодня свои стопы? Поговорить с Виктором Васнецовым о некоторых деталях костюма и грима? Пожалуй… «Поразительно, — думал Шаляпин, — каких людей рождают еловые леса Вятки! Выходят из них и появляются на удивление изнеженным столицам люди сильные духом и телом. Такие, как братья Васнецовы. Трудно мне судить, кто из них, Виктор или Аполлинарий, первенствует в живописи… Оба хороши, много знают…»
