- Старшина, может, ты знаешь, куда идем-то?
- Туда, где немец прорвал, в другое место нас не пошлют, - это отец Славкин говорил в тот самый час, когда Николай Петрович сказал: "Набрать в номер". - Немец не любил нашу дивизию, где прорыв, значит, и нас туда.
Иван Петрович Холопов был прав. Немец действительно хорошо знал и не любил их дивизию. В этот раз на одном участке он переправился через Донец, но пришла дивизия Славкиного отца, с ходу вступила в бой, и немец повернул назад, с очень большими потерями вернулся на старый рубеж. Пока стояли на новом месте, там, откуда ушла дивизия, попер он, сволочь, и взял Изюм. Сильно переживал Славкин отец. А тут начались страшные бомбежки и танковые атаки. Особенно бомбежки, - их же, стервятников, было две тысячи штук. Целые тучи. Налетали тучи, крушили оборону, расстраивали ряды отступавших. Отступали, а точнее сказать - катились до самого тихого Дона. Уже в Германии, куда дошел впоследствии Славкин отец, в городе Бреслау, где он сильно отличился, - пленил семнадцать фашистов, из подвала достал, один, с гранатой в руке, - в этом Бреслау в беседе с корреспондентом дивизионной газеты вспомнил про те донские степи...
В эти-то дни отступления и стал Славкин отец другим человеком, тем человеком, который до поры спал в нем, потом жил всю войну.
Потрепанный полк стал в оборону. Ни слева, ни справа нет никого, только за спиной полка, метрах в двухстах, батарея окопалась, две пушки. Командира полка убило, другое начальство куда-то подевалось, неразбериха, паника, но полк остановился, стал окапываться без командиров. И тогда проснулся тот человек. Кто ему подсказал, кто нашептал на ухо, но старшина роты, Славкин отец, стал командовать полковой обороной. Не командовать, конечно, а ходить проверять, как солдаты зарываются в землю, где огневые точки, где медсанбат, где штаб полка, хозчасть. Всем командирам, оставшимся в батальонах, ротах и взводах, говорил одно и то же: будем держаться, без приказа не отходить. О задаче полка он не знал, может быть, полк отступать должен, может, и в самом деле держать оборону до какого-то момента. Хозяйственность бывшего крестьянина, расчетливость и аккуратность бухгалтера-самоучки подсказывали Славкиному отцу: отступать без конца, бежать от противника - это непорядок, надо держать, отбиваться сколько хватит сил. И полк слушал распоряжения Ивана Петровича. Когда пришли к нему два лейтенанта, которые командовали обезглавленными батальонами, и стали требовать выводить полк, чтобы не попасть в окружение, Иван Петрович послал красноармейца в батарею, узнать, что думают на батарее. Никакой батареи уже давно не было, след ее давно простыл. И тогда Иван Петрович приказал лейтенантам-комбатам отводить потихоньку полк с обоих флангов, без паники, ничего не оставлять, сам же старшина и два молоденьких комбата будут в центре обороны до последней минуты, уйдут последними. Но тут опять налетели тучи стервятников. Полк ушел, теряя людей, разбредаясь по степи, батальон отрывался от батальона, рота от роты, взвод от взвода, и двое лейтенантиков со Славкиным отцом остались отрезанными от полка, потому что вслед за самолетами враг пустил танки и началось то памятное отступление до самого Дона.
- Давайте в эту дубравку, - сказал первый лейтенантик. Он высунул голову из пшеницы, куда вползли они втроем, скрываясь от танков. - Вон дубравка, совсем под рукой.
Славкин отец тоже приподнялся над переспелыми колосьями, оглядел окрестность. Да, недалеко дубравка, а кругом желтое море пшеницы.
- Нет, - сказал он, - переждем тут. Дубравку обязательно будут прочесывать.
На пыльном горизонте мутнело уже покрасневшее к вечеру солнце. Стали спорить. Первый лейтенантик настаивал, второй поддерживал его - идти в дубравку.
- В конце концов, - сказал первый, - я лейтенант, а вы старшина и должны выполнять мой приказ.
- Ты лейтенант, - возразил Славкин отец, - но ты мальчишка, моему Славке ровесник, а я тебе отец и знаю больше тебя, и полком командую я, зачем-то, помимо своей воли, прибавил Славкин отец, хотя никакого, собственно, полка не было, и неизвестно, где он был. И тогда, желая смягчить обстановку, Холопов сказал: - Я спорить не буду, идите, я тут останусь.
Пока судили-рядили, спорили, возникла частая стрельба. Прислушались. Выглянули из пшеницы. Точно. Вы правы, товарищ старшина. Немцы. Дубравку прочесывают. И не могло быть по-другому. Лесок-то маленький, и всякому на месте врага захотелось бы просмотреть лесок, явно ведь там прячутся отступающие, окруженные. А пшеница - ее море целое, всю не прочешешь, да и не к чему, разве может в ней маскироваться воинское подразделение.
Когда стемнело, стали выбираться. И снова заспорили, куда, в какую сторону подаваться, чтобы и своих найти, и на врага не налететь. После недолгих препирательств лейтенантики полностью положились на старшину, на крестьянскую смекалку Славкиного отца, который шел не по компасу, а по звездам. К рассвету настигли какие-то хвосты отступавших частей. Но это были хвосты других частей, своего полка не было нигде, потерялись следы. Лейтенанты пошли по командирам отступавших подразделений, пристроились к ним, Славкин отец, устав шагать, разжился конягой, на хуторе одном седло старенькое отыскал и поехал себе, как кум королю, верхом на лошади. Ехал шибко, обгоняя отступавших, делая короткие передышки, чтобы коня покормить, и думал об одном: напасть на след полка, собрать его остатки и дальше двигаться организованно, всем подразделением, а не так, как теперь, по-беглому, нехорошо. И вот у самого Дона, возле переправы, где сбились тысячи тысяч пеших, конных, машин и обозов, где изнемогал, устанавливая порядок, пожилой генерал, только тут, в мешанине подвод, пушек и людей, Славкин отец набрел на повозку со своими однополчанами, ранеными. Привязал конягу к повозке, вывел свой "полк" - теперь он считал, что полк будет, вывел ближе к переправе, сам же стал протискиваться в гущу столпотворения. Он не представился генералу, а поблизости от него начал кричать, расталкивать толпящихся, прущих без всякого порядка вперед, начал помогать выбившемуся из сил генералу в исполнении его указаний. Генерал заметил старшину и так же, не говоря ни слова, молча принял добровольную помощь. Теперь генерал не надрывался в крике, а только отдавал распоряжения, горло же рвал, орудовал руками, а иногда даже выхватывал из кобуры наган и размахивал наганом, подкрепляя крик, Славкин отец. Конечно, своя рубашка ближе к телу, без очереди пропихнул под шум и гвалт свою повозку, свой "полк".
На другом берегу стали закрепляться, занимать оборону. Тут стояли свежие силы, сибиряки. Собранный по одному человеку полк, в котором осталось до батальона красноармейцев, Славкин отец представил начальству. Поблагодарили за инициативу, но полк постановили расформировать, потому что не было полкового знамени.
