Но публику этот архангельский трубный глас оставил совершенно безучастной. Друзья с основанием твердили слово "гений". Читатели были глухи: "Это, - говорили они, - лишь мнение нескольких светских людей о другом светском человеке". Те, кто знал автора в лицо, читая эти хвалебные статьи, говорили: "Марсель Пруст? Малыш Марсель из Рица?" и пожимали плечами. Анатоль Франс, получивший "Свана" со следующей дарственной надписью: "Первому учителю, величайшему, любимейшему", признался, что не смог его осилить, и впоследствии сказал госпоже Альфонс Доде, любившей эту книгу, когда она заговорила с ним об авторе: "Я был с ним знаком и написал предисловие к одному из его первых сочинений. К несчастью, он, кажется, стал неврастеником до крайней степени: даже не встает с постели. Ставни у него закрыты весь день и вечно горит электричество. Я ничего не понимаю в его книге. Хотя он был приятен и полон остроумия. Обладал очень острой наблюдательностью. К сожалению, вскоре я перестал видеться с ним..." [211]
"Что касается Робера де Монтескью, - пишет госпожа де Клермон-Тонер, - то ничто не подвигло его выйти из трансцендентальной и покровительственной роли, которую он раз и навсегда присвоил себе в отношении Марселя..." Не знаю, -говорил он, - проявит ли когда-нибудь этот неисправимый молодой человек свою меру в каком-либо произведении - следуя выражению, которым злоупотребляют; хотя, признаюсь, не верю, потому что его мера как раз в том и состоит, чтобы не иметь ее. Он написал какую-то запутанную, нескончаемую книгу, для которой нашел сначала милое заглавие "В поисках утраченного времени", но потом заменил другим, дурным и сумасбродным... Ему принадлежит самая характерная из фраз, сказанных обо мне современниками. Вот она: "Вы реете над враждебностью, словно чайка над бурей, и будете страдать, лишившись этого восходящего потока..." В глазах Монтескью Пруст существовал лишь благодаря похвалам, которые расточал ему.
После выхода "Свана" у автора появилось ощущение провала: "Слово "триумфатор" заставляет меня горько усмехаться (благодарение Богу, мое горе не подавляет надежду). Если бы вы меня увидели, то поняли бы, что я вовсе не похож на торжествующего человека". Некоторые похвалы друзей, которым он посылал "Свана" - увы! - доказывали, что те его не читали. Марсель Пруст госпоже Гастон де Канаве: "Благодарю вас за то, что вы говорите о моей книге. У меня столько неприятностей с тех пор, как я ее написал, и я так мало о ней думаю, что совершенно ее забыл, так что, видимо, ошибаюсь, полагая, что нигде не говорил там о "горечи и разочаровании первого причастия", ни даже вообще о первом причастии. Но думаю все же, что, скорее, это вы что-то напутали. В любом случае, felix culpa[212], как говорил Ренан, поскольку это подарило мне воспоминание о вашем собственном первом причастии, в котором для меня заключено столько поэзии! Еще раз благодарю вас за ваш милый ответ, поспешность которого усугубляет его приятность. Если вы не сочтете меня слишком педантом, то римляне говорили: Qui cito dat bis dat - кто дает быстро, дает дважды..." [213]
Но партия, думал он, еще не сыграна. В июне 1914 года он объявил госпоже Строс ("любезно" пожелавшей вновь увидеть персонажей, к которым проявляла тем больше любопытства, что уже знала от Марселя о той роли, которую сыграет в продолжении книги) о первых оттисках у Грассе: "Не позволяйте обескуражить себя; я полагаю, что некоторые части с мучениями и влюбленностью не слишком вас разочаруют. Там есть разрыв, а также сцена, где одна и та же женщина увидена глазами двух разных мужчин, из которых один любит ее, а другой не любит, и где, кажется, есть немного боли и человечности. Но я стыжусь говорить о себе подобным образом..."
С появлением первого тома Грассе при поддержке Луи де Робера стал хлопотать о Гонкуровской премии для "Свана". Дружба с Леоном Доде делала их замысел не столь уж химеричным, и Пруст тотчас же ухватился за эту надежду, потому что страстно желал приобрести многочисленных читателей. Тщеславие? Можно ли всерьез обвинять в этом человека, который так долго терпел одиночество и безвестность? Нет, естественная тревога писателя, знающего цену тому, что он посеял, и который делает все, что в его силах, чтобы уберечь пока еще хрупкое растение. Опасаясь, как бы премия не миновала его из-за того, что он считался богатым, или, по меньшей мере, весьма обеспеченным человеком, он всем и каждому писал, что разорен. "Вы, быть может, заметите мне, что это ничуть не меняет дела, поскольку я, несмотря ни на что, из богатой семьи, немало вращался в свете и даже без денег выгляжу богачом..." Действительно, в ходе предварительных обсуждений о нем едва упомянули, и Гонкуровскую премию за 1913 год он не получил.
Другие голоса в его поддержку, гораздо более ценные, придут к нему из НРФ. Эта группа, уважения которой он жаждал так же сильно, как некогда внимания юных девушек из Бальбека, из-за литературного пуританства отнеслась к нему при первом знакомстве высокомерно. Правобережный роман[214], как его назвал Фернандес, вызвал недоверие у этого левобережного издательства. Тем не менее, после публикации Галимар и Ривьер дали книгу Анри Геону, чтобы тот сделал аннотацию для "Нувель ревю франсез". Геона роман "воодушевил", и он пылко высказал это Ривьеру. Тот привлек внимание Жида, который при первом чтении лишь перелистал рукопись, и добился от него, чтобы теперь он прочел всю вещь целиком. Покоренный Жид написал Прусту со всей свойственной ему искренностью: "Вот уже несколько дней я не выпускаю вашу книгу из рук; я насыщаюсь ею с наслаждением; я утопаю в ней. Увы! Зачем надо было, чтобы моя любовь сопровождалась такой болью?., отказ от этой книги останется самой значительной ошибкой НРФ (ибо я и сам в ней повинен) и одним из самых горьких сожалений моей жизни... Я чувствую, что испытываю и к ней, и к вам своего рода нежность, восхищение и особое расположение.,."[215] Пруст ответил: "Мой дорогой Жид, я по собственному опыту знаю, что испытать некоторые радости можно только при условии, что лишишься других, меньшего достоинства... Без отказа, без повторных отказов НРФ я не получил бы вашего письма... Радость получить (его) бесконечно превосходит ту, которую мне доставило бы опубликование в НРФ". Но и это, последнее удовлетворение было ему теперь даровано. Совет НРФ "единогласно и с энтузиазмом" высказался за издание двух остальных томов. Пруст Жиду: "Вы же знаете, именно этой чести я больше всего добивался... но, хотя мой (договор) дает мне полную свободу, не думаю, чтобы я воспользовался ею, так как опасаюсь оказаться неучтивым по отношению к Грассе..."
