В «Советском писателе» придерживались более или менее справедливого курса в отборе издаваемых писателей, учитывались интересы разных литературных групп и направлений. С появлением во главе редакции современной русской прозы Василия Рослякова, Владимира Туркина, Николая Родичева в планах издательства больше стали появляться писатели из глубинки и тема русской деревни заняла полноправное место. Не скрою, и я приложил к этому свое усердие.
В издательстве существовало с давних времен негласное правило: если рукопись не понравилась по тем или иным соображениям (низкопробна, слаба в художественном отношении, высказаны мысли, с которыми невозможно согласиться, и др.), то редактор может аргументированно отказаться от работы с таким автором. Никто не мог заставить редактора подписать то или иное сочинение, противоречащее гражданским убеждениям. Святое и прекрасное правило! Легко и приятно было работать в «Советском писателе»! Но таким правилом не мог воспользоваться руководитель издательства, руководитель редакции. Нужно было учесть в планах интересы всех писателей, хороших и разных, всех профессионально работающих в литературе писателей различных взглядов, направлений, стилей. Почти два года я был заместителем заведующего редакцией русской прозы, а месяцев восемь из них исполнял обязанности заведующего, познал всю эту кухню досконально, приходилось подписывать и рукописи, которые мне не нравились, ничего не поделаешь, нужно было соблюдать «политес». Но однажды возник острый конфликт между дирекцией и редакцией: я отказался подписывать одну просто поганую рукопись, а дирекция настаивала на ее издании, видимо, это решение было спущено сверху (где-то в моем архиве есть переписка между мною и главным редактором по этому поводу, просто нет времени искать эти материалы, а то об этом случае можно было бы конкретнее упомянуть). И я тут же написал заявление с просьбой перевести меня на должность старшего редактора...
Снова наступила счастливая пора, когда я мог быть самим собой, а не наступать на горло собственной песне, как говорил знаменитый поэт, трагически надрывая свою душу. Счастье быть самим собой... Снова я мог по первому зову Олега Михайлова бежать на теннисный корт, снова я мог читать полюбившегося мне Булгакова, думать, размышлять о нем, делать первые наброски своих статей о нем. Имя Булгакова я знал давно, тогда, когда собирал материалы о Шолохове, но прочитал впервые «Дьяволиаду» где-то в 1958 – 60 годах, как только увидел, что какой-то небольшой сборничек переходит из рук в руки от Олега Михайлова к Виктору Буханову после очередного проигрыша в теннис то одного, то другого. Я поинтересовался. И как только «Дьяволиада» перешла к Олегу, я тут же попросил почитать. А вскоре вышло «Избранное» М. Булгакова, я написал рецензию, которую отвергали поочередно почти все московские журналы и газеты. Так вошел в мою жизнь Михаил Булгаков, о котором здесь еще предстоит поведать.
Из писем Анатолия Иванова читатель мог догадаться, что в «Советском писателе» возникла идея пригласить его заместителем главного редактора издательства. В Новосибирске пребывая, он не видел перспектив для своего роста как общественного деятеля и творческого работника... В Москву! В Москву! В Москву! – стремились не только сестры Антона Чехова, сюда устремлялись не только Булгаков и Шолохов в начале 20-х, здесь библиотеки, театры, киностудии, здесь издательства, журналы, газеты... Но с издательством почему-то не получилось, хотя предложение было сделано... Вскоре я узнал, что Анатолий Иванов стал заместителем главного редактора журнала «Молодая гвардия», который в это время оказывался в центре литературной борьбы 60-х. ЦК ВЛКСМ пообещал московскую прописку, квартиру и пр. и пр. Возможности у комсомола были почти неограниченные. Сразу после утверждения в ЦК ВЛКСМ и ЦК КПСС Анатолий Степанович предложил мне должность заведующего отделом критики и искусства, члена редколлегии журнала, с окладом почти в два раза большим, чем я получал в издательстве, и полную свободу действий в подборе авторов и материалов для публикаций. А в это время у меня и Гали родился сын Иван... Было над чем призадуматься...
Одновременно с этим я написал несколько статей, в которых выразил то, что думал и что было частично содержанием наших литературных разговоров.
В прессе не уставали повторять, что у нас, в СССР, выработался общий советский характер. А так ли?
Предлагаемую здесь статью я отдавал в журналы «Октябрь», «Дон», «Знамя», «Дружба народов», но всюду ее отклоняли. «Волга», где главным редактором был Н.Е. Шундик, ее напечатала (1969. № 3; 1970. № 6).
Родное манит. Но в суете работы, в ворохе повседневных забот и дел все откладываешь, отодвигаешь поездку в родную деревню. И все же приходит день и час, когда говоришь себе: пора! Пора окунуться в воспоминания юности, поверить настоящее ценностями отчичей и дедичей. И вот она, моя родина, Рязанская земля, вот Стрелецкий луг, где я играл в лапту, рвал терпко-кислый щавель, пил ледяную родниковую воду из Мужичьего колодца. И конечно, вот они, мои земляки, люди разных судеб и несхожих характеров, но в чем-то коренном, главном схожие, близкие: в доброте, прямодушии, хлебосольстве. Память сердца неистребима. Она заставила меня отправиться в очень далекое и трогательное путешествие – в прошлое своих отцов и старших братьев, в страну своего детства.
Это путешествие я совершил не один. Моими друзьями, наставниками, попутчиками были книги о деревне – Грибачева и Стаднюка, Закруткина и Калинина, Анатолия Иванова и Проскурина, Залыгина и Дм. Зорина, Василия Белова и Виктора Астафьева, Бориса Можаева и Евгения Носова, Виктора Лихоносова и Валентина Распутина, Сергея Крутилина и Михаила Алексеева. Все, чем жили, болели, чему радовались их герои, было кровно, по-родственному близко и мне. Глубокие конфликты и радость их преодоления, горечь от бедствий и скупое счастье, торжество победы и драматизм повседневности, тревоги матерей и отцовская гордость – все это властно входило в мою душу, заставляя вновь и вновь переживать давние впечатления, собственные, невыдуманные.
...Городской подросток и подросток деревенский. Как много разделяет их! Конечно, количеством книжных знаний, культурными навыками городской мальчик превосходит деревенских ребятишек. Но у него нет драгоценного чувства природы, ощущения близости к ней. И тысячу раз прав Иван Стаднюк, когда взволнованно и приподнято размышляет об этом на страницах романа «Люди не ангелы».
Сын крестьянина, переехав в город, меняет многие привычки, самый уклад жизни. А дети его порой и не ощущают такого единства с природой, какое всегда присуще жителю деревни. Они вырастают на асфальте и уже считают его самым удобным и целесообразным покрытием земной поверхности. Представьте себе человека, идущего босиком по асфальту. Трудно? Бессмысленно. А я вот, приехав в свою деревню, решил пройтись голой подошвой по родной земле, чтобы ощутить ее прикосновение. Да вот беда – то и дело приседал от боли. Я с завистью смотрел, как невозмутимо вышагивал по той же проселочной дороге мой маленький проводник.
