Они вошли в зрительный зал и подождали, пока смотритель включил свет и пробудил сказочное зрелище. Фюрер развернулся на каблуках, вбирая в себя великолепную сцену целиком, и воскликнул, обращаясь к пустым креслам в зале:
– Это самый прекрасный театр в мире!
Он шел впереди с таким напряженным видом, с каким его всегда показывали в кинохронике. Смотритель едва поспевал за ним. Они увидели гримерные и зал для репетиций, который, к удивлению Брекера, напомнил фюреру о картинах Эдгара Дега. Несколько минут они постояли на сцене, болтая между собой или слушая фюрера. Казалось, он знал здание Оперы в мельчайших деталях. Брекера попросили сказать смотрителю, что они хотят посмотреть президентский зал для приемов. По какой-то причине Брекер затруднился сформулировать вопрос по-французски, и, когда он наконец подобрал слова, смотритель выглядел озадаченным и ответил, что его не существует. Но фюрер, уверенный в своем знании, продемонстрировал лишь легкое нетерпение и стал настаивать на том, чтобы увидеть этот гипотетически существующий зал. И тогда смотритель в конце концов вспомнил, что действительно в Опере был императорский зал для приемов, но после реконструкции его не стало.
– Теперь вы видите, насколько хорошо я здесь ориентируюсь! – воскликнул фюрер. Затем с заразительным смехом он добавил: – Господа, полюбуйтесь на демократию в действии! Демократическая республика не обеспечивает своего президента залом для приемов!
Когда они выходили из здания Оперы, фюрер приказал одному из адъютантов дать смотрителю банкноту в пятьдесят марок. Мужчина вежливо отказался от чаевых. Тогда фюрер попросил Брекера сделать это, и смотритель снова отказался взять деньги, сказав, что он всего лишь выполнил свою работу. Снаружи вниманием фюрера на минуту овладела знаменитая скульптура Карпо «Танец», шокировавшая буржуазное общество Второй империи, – дородные нимфы скачут вокруг Бахуса, бьющего в бубен. Несмотря на следы черной краски, придававшей им вид смеющихся жертв убийцы с топором, можно было отчетливо увидеть перламутровые каменные зубы этих фигур. Эту скульптуру фюрер провозгласил гениальной: это был образец легкости и изящества, которых иностранцы не находили в немецкой архитектуре.
С этим они вернулись к машинам и покинули площадь Оперы, повернув направо перед опустевшим «Кафе де ла Пе».
6.10. Даже манекенов не было в витринах дорогих магазинов, расположенных вдоль бульвара Капуцинов. Следующей остановкой была церковь Святой Марии Магдалины, к которой они подъехали сзади. Адъютант на ходу выпрыгнул из автомобиля и открыл дверцу. Фюрер оказался на тротуаре раньше всех и уже торопливо поднимался по лестнице, когда вдруг так резко остановился, чтобы посмотреть на фронтон, что остальные чуть не налетели на его спину. Они провели внутри церкви едва ли минуту – достаточно времени для того, чтобы увидеть сцену Страшного суда, которая превратила памятник, построенный Наполеоном в честь Великой армии, в христианский храм. Фюрер счел это здание неутешительно педантичным, но превосходно расположенным напротив находящегося через реку здания Национального собрания Франции. Затем они поехали по улице Рояль на площадь Согласия, где шофер получил приказ двигаться медленно вокруг обелиска.
Фюрер стоял в машине, опираясь одной рукой на хромовый обод лобового стекла, и излагал свои наблюдения. Обелиск был слишком мал, а окружающие площадь стены – слишком невыразительны, чтобы придать ему должное выдающееся положение в городе. Однако радиально уходящие от него улицы были великолепны и давали возможность глазу беспрепятственно блуждать по различным районам города. У края тротуара стояли два жандарма в коротких накидках с капюшонами, и камера остановилась на этом свидетельстве существования людей, чтобы придать кинохронике нормальный вид. «Рано утром, – скажет комментатор, – фюрер наносит неожиданный визит в Париж!» Какая-то темная фигура поспешно перешла через дорогу у начала одной из улиц. Фюрер посмотрел в ту сторону и увидел мужчину в черной одежде и шляпе, идущего с опущенной головой, словно в поисках выбоин на земле или – что выглядело смешно на таком огромном сером пространстве – словно пытаясь пройти незамеченным. Когда машина проезжала мимо, кинокамера повернулась, чтобы удержать этого человека в кадре. Это будет мимолетная сцена из повседневной жизни столицы Франции – кюре, поспешно бегущий на церковную службу, словно черный жук, торопящийся в свою норку.
Теперь, соединив симфонию расстановки памятников архитектуры с движением машин сопровождения и словно предваряя величественный марш, который будет сопровождать изображения кинохроники, фюрер приказал остановиться у начала знаменитого проспекта. Затем они медленно тронулись вдоль длинного ската Елисейских Полей к Триумфальной арке. Головы в машинах поворачивались направо и налево, узнавая виды, которые они видели на картинках и открытках: Дом инвалидов с расположенным перед ним Александровским мостом, Большой и Малый дворцы, Эйфелева башня в отдалении, фонтаны Рон-Пуан (без воды) и терраса Фуке без единого человека. Киноафиши все еще рекламировали два американских фильма, которые никто не смотрел с того момента, как начался исход людей из города: «Вальсирующие» и «С собой не унесешь». Далеко впереди вдруг запылал от солнечного света ряд окон и снова потемнел, когда они проезжали мимо. Сама арка была гигантским магнитом, который тянул их к вратам, через которые в противоположном направлении проходили традиционные парады победы.
Кинооператор снимал до тех пор, пока Триумфальная арка не стала слишком большой, чтобы помещаться в кадр. Это был уже не тот Париж, который знал Арно Брекер. Это было какое-то незаконченное сновидение, изображающее ось Север – Юг будущего Берлина. Большая арка ворот (Grosse Torbogen), набросок которой фюрер сделал в 1916 г., когда лежал на больничной койке, была бы достаточно большой, чтобы внутрь ее поместилась Триумфальная арка и еще осталось бы место. Проспект, который вел к ней, должен быть на двадцать метров шире Елисейских Полей, и он не будет ограничен участками с расположенными на них домами буржуа, на которые Хитторф поделил площадь Этуаль. Брекер попытался увидеть все глазами фюрера – город, потрясающая красота которого будет существовать независимо от того, есть ли люди, которые могут увидеть ее.
Они припарковались на площади Этуаль. Часть арки стояла в строительных лесах, но фюрер сумел прочитать наполеоновские надписи, которые он, казалось, знал наизусть. Он стоял, заведя руки за спину и устремив взгляд на Елисейские Поля, обелиск и Лувр. На его лице Брекер увидел выражение, которое заметил, когда фюрер изучал макет Берлина, согнувшись, чтобы усилить перспективу. Это было выражение чистого восторга, которое застывает на лице ребенка, когда тот пытается вобрать в себя объект своих желаний, не имея больше никаких мыслей в голове. Когда пришло время уезжать – было уже половина седьмого, – фюрер едва смог оторваться.
