Между тем Массена осаждал Гаэту. Инженерный генерал Валлонг, распоряжавший осадными работами, был убит 14 июля ядром при устройстве большой брешбатареи.
Работы продолжались до 28-го с удивительным постоянством: два месяца крепость осыпала войска наши разного рода снарядами, между тем как мы не сделали ни одного пушечного выстрела. Наконец в этот день батареи, на которых, благодаря попечениям генерала Дедона, находилось до 50-ти 33-х фунтовых орудий и 24 мортиры самого большого калибра, открыли огонь в присутствии короля. Гессенский принц упорно ответствовал; но в десятый день он был ранен в голову, и принужден оставить начальство. Брешь была пробита в цитадели; другая, труднейшая была сделана в трехъярусном бастионе, который командовал фронтом. Массена собрал 2 500 гренадер для приступа, но в то самое время крепость сдалась на капитуляцию. Гарнизону было дозволено (чему мы не были в силах воспрепятствовать) удалиться в Сицилию. Крепость выпустила в 3 месяца 117 000 ядер и 20 000 бомб.
Как скоро взятие этой важной крепости обезопасило нас от неприятельской высадки, Массена отправился с 15 000 для соединения с Ренье и покорения Калабрии. Разбив наголову инсургентов при Колодзе, он рассеял без труда, но и не без боя это сборище полудиких, возмущенных их священниками. Генерал Стюарт, опасаясь за честь британского оружия, не проникал во внутренность страны, не слишком надеясь на помощь жителей и не полагая полезным бороться с превосходными силами, сел на суда и отплыл 5 сентября в Мессину.
Восстание было мало-помалу утушено, частью кроткими, а частью сильными и строгими мерами и, благодаря отеческим попечениям Иосифа о своих подданных, он мог полагать, что успел утвердиться на троне Фердинанда IV.
Мне оставалось только устроить судьбу Германии, которая была важнее всех остальных держав для приведения в исполнение моей великой Федеративной системы.
Реформация, 30-летняя война и Вестфальский мир, войны Карла-Теодора против Леопольда, Фридриха Великого против Марии-Терезии и, наконец, война 1799 года сильно потрясли германскую империю. Присоединив к этому еще несогласия, происшедшие от нейтралитета северных держав, поступок мой с Ганновером и поступки с Померанией собственного ее владетеля, наконец, возвышение курфюршеств Баварии и Вюртемберга в королевства, легко понять, что эта искаженная политическая мумия должна была пасть при первом ударе. Моя армия находилась на Дунае; Сульт удерживал еще Браунау. Я заставил подписать 12-го июля договор, над которым я трудился уже 6 месяцев и по которому Бавария, Вюртемберг, Баден, Гессен-Дармштадт и Нассау отказались совершенно от уз, связывавших их с германскою империей и составили рейнский союз под председательством барона д'Алберга, архиканцлера, который должен был принять титул князя-примаса. Мне предоставлялось звание протектора (лат. protector — покровитель)(13).
За исключением этих двух последних условий и всего, что касалось собственно до меня в этой важной реформе, она совершенно согласовалась с новым положением Европы и с частною выгодою Германии. Чтобы в этом удостовериться, стоить только обратить внимание на роль, которую она в продолжение двух веков играла в Европе; внутренние силы ее были ничтожны, а внешние отношения еще хуже. Она колебалась между преобладанием Австрии и противоположными ему выгодами Пруссии, под влиянием Франции, России, Англии через Ганновер и Швеции через Померанию. Подобно Италии, Германия, как государство, существовала только на карте. Неизбежная участь всех федеративных и избирательных держав, когда они окружены соседями, довольно сильными и довольно искусными для того, чтоб с успехом стремиться к обладанию.
Прежний порядок вещей, имевший целью разделять, чтобы властвовать, приличествовал Франции в XVI веке, когда она была слабее Австрии; но со времени разрушения Польши победоносная Франция должна была стараться восстановить Германию, независимую от Венского кабинета и от России. Дать общее средоточие 16 миллионам германцев было равно выгодно и для нас, и для них: будучи не в состоянии удерживаться без нашей помощи, они должны были поневоле надолго остаться в наших рядах, с другой стороны, они бы образовали одно целое, имеющее свои союзы, свои частные выгоды, независимые от выгод и союзов Австрийского дома; одним словом, они бы образовали Германию.
Проект был превосходный; но в выполнении его я сделал ошибку. Я должен был дать главою этому союзу человека, избранного из какого-либо древнего германского дома и удовольствоваться оборонительными и наступательными договорами, не принимая титула, который, не увеличивая моей власти, оскорблял их народную гордость.
Союз в том виде, как он был образован, выгоден был только для моей империи, между тем как следовало сделать его полезным и Франции, и Германии, и остальной Европе.
Этот договор был отправлен в Вену, для признания его Австрией. Я послал его также к Бертье и к Отто в Мюнхен для размена ратификаций; а на случай отказа приготовил армию к немедленному движению на Инн.
Венский кабинет, получив его вместе с известием о договоре, подписанном Убри, не почел за нужное начать войну, не имея ни армии, ни союзников для сохранения титула избирательной главы древней империи Оттонов(14), титула уже пустого в течение последнего века. Он предпочел отказаться от короны, которая вовлекала его во многие разорительные войны, удовольствовавшись титулом наследного императора Австрии, Венгрии и Богемии.
Так Франц II отказался от германской короны, полученной им в 1792 году, и начал под именем Франца I-го новую династию австрийских императоров. Это решение, признаюсь, превзошло мои ожидания: я думал, что должен буду сам идти в Вену для получения согласия. Нет сомнения, что договор, подписанный Убри, во многом содействовал успешному окончанию этого дела.
Подобное событие, узнанное в Берлине вскоре по восшествии моего брата Людовика на голландский престол и назначении моего зятя великим герцогом Бергским, угрожало Пруссии новыми столкновениями со мною, которых она надеялась избегнуть. Советники Фридриха Вильгельма только тогда поняли, как опасно было положение государства и раскаялись, что не придержались договора, заключенного с русскими в Потсдаме, или что не приняли вполне первого нашего трактата с Гаугвицем; но благоприятная минута была пропущена; могли ли они теперь одни выступить в борьбу со мною? Представляла ли им война непосредственную выгоду? Конечно, нет. Правда, что Пруссия занимала вторую степень в ряду германских государства; ее выгода требовала сохранить древний союз для увеличения своей федеративной системы и прикрытия себя нейтральными государствами; но ее вероисповедание лишало ее права на первую роль в римской империи. К тому же она могла вознаградить себя, образовав на севере контрфедерацию и соединясь с Саксонией, курфюрстом Гессенским, Померанией, герцогами Мекленбургскими и Брауншвейгскими; все эти земли находились уже под влиянием Пруссии, и она могла еще более усилить это влияние своим покровительством. Таким образом, силы Пруссии возросли бы по мере увеличения могущества Франции и взаимное отношение наше не изменилось бы ни сколько. Фридрих Вильгельм предпочел это средство войне: он стал договариваться об этом союзе; но договаривался почти как равный с равными, тогда как я имел более вассалов, нежели союзников и подписывал скорее приказания, нежели договоры.
