Обед подавался по-фронтовому. Неожиданно маршал произнес длинную тираду, и по тому, как он поглядывал на меня, а затем перевел взгляд на молчавшего все время переводчика, я понял, что он обращается ко мне.
– Господин маршал,- учтиво пояснил переводчик,- хотел бы увидеть воздушный бой… О нет, не настоящий! Показательный бой. Господин маршал интересуется вашими истребителями «Яковлев».
Фамилию конструктора переводчик произнес так, как она прозвучала в устах маршала: Яковлефф…
Мне подумалось, что как раз вчера представлялся прекрасный случай посмотреть настоящий бой наших истребителей с «фоккерами». Виктор Усов очень красиво провел схватку. И ведь над самым аэродромом,- как по заказу, как в кино. Но… Однако я ничего не сказал о вчерашнем конфузе американцев и распорядился поднять в воздух две боевых машины.
Когда мы вышли из-за стола и показались на поле, машины уже выруливали на старт.
Взлетели И. Ф. Кузьмичев и Н. Шутт. Сначала они продемонстрировали несколько фигур высшего пилотажа, а затем провели показательный воздушный бой, Американцы, задрав головы, внимательно наблюдали. Высокий сухопарый полковник горячился, о чем-то живо рассказывал маршалу. Тот, не отрываясь от боя, изредка издавал короткие, гортанные звуки.
– Хо-ро-шо,- раздельно, как на уроке, произнес по-русски маршал, когда «бой» кончился. Лицо его было озабоченным. Время от времени он потирал рукой занемевшую шею.
Полковник же, вдруг подмигнув мне, засмеялся и погрозил пальцем. Я ничего не мог понять. Тогда он поманил меня за собой.
Едва самолеты Кузьмичева и Шутта приземлились, американский полковник, размашисто шагая, подошел к одной из машин, быстро оглядел ее со стороны, затем ногтем постучал по крылу. По лицу его скользнула снисходительная усмешка. Он постучал еще раз и прислушался. Опять поманил меня, приглашая послушать.
– Да, да,- сказал я, догадавшись.- Фанера. Настоя щая фанера.
– О!- воскликнул полковник, явно довольный тем, что не ошибся в своей догадке, и что-то быстро заговорил.
Я не стал ждать перевода.
– Фанера, но вашу «кобру», между прочим, с одного захода – фьють!… Это точно.
Стоявший тут же, у самолета, Николай Шутт перевел на суетившегося гостя свой медлительный насмешливый взгляд. Он как бы прикидывал на глаз, на что способен этот высокий, оживленно говорящий американец там, в небе, в настоящей боевой обстановке.
Американец не видел красноречивого взгляда Николая, он ждал, пока ему переведут мои слова. Выслушав перевод, он недоверчиво рассмеялся:
– Ну да! Не может быть!
– Зачем же спорить?- с вызовом произнес я.
Неожиданно полковник протянул мне руку. Лицо его было очень задорным.
– Серега, он пари предлагает,- пояснил мне Дунаев.
– Принимай!- сказал Шутт.- Покажи ему, где раки зимуют!
Ах вот оно что,- спор! Что ж, пожалуйста. Мы ударили по рукам. Снисходительная усмешка скользнула даже по тщательно выбритым губам американского маршала. Он снова что-то коротко сказал.
Полковник, разгорячившись, скинул пилотку и быстрыми шагами направился к «кобре». Мне ничего не оставалось, как садиться в свой ЯК.
– И не чикайся с ним, не миндальничай,- наказывал провожавший меня к самолету Шутт.- Цепляйся к хвосту, и никуда он от тебя не денется.
Видно было, что насмешка американца задела и его за живое.
Взлетели. Изучая своего «противника», я сразу увидел, что самолетом американец управляет четко и уверенно. Опыт есть. Наши машины сошлись раз и разминулись. Мы снова стали сближаться. После второго захода я сделал маневр, «прицепился» к хвосту американца и уже не выпускал его. Он попробовал несколько фигур, но для нас, после схваток с немецкими асами, это были сущие пустяки. Я висел у него на хвосте, как привязанный. Устав, полковник первым повел самолет на посадку.
Едва остановился мой самолет, подбежали Иван Лавриненко и Шутт. Оба незаметно для гостей, стоявших в стороне, показали мне большой палец. Я откинул фонарь и спрыгнул на землю.
– Ну, вот,- сказал Николай Шутт.- А куда-то хвост задирал!… Тебе его надо бы еще к посадке принудить.
Прижал бы сверху – он и не пикнул бы. Сел бы как миленький.
– Неудобно. Гость все-таки,- урезонивал я разошедшегося Николая.
– Так и пусть себя ведет, как в гостях… Не знаю, Серега, как они с немцами встретятся? Одно спасение – у немцев к тому времени, может, ни одного летчика не останется. Ведь смотри, что сейчас. Ты бы его еще с первого захода запалил.
– Пошли, братцы. Ждут.
Американский полковник уже вылез из кабины и, широко расставив длинные ноги, ждал, когда я подойду. Он был без пилотки, ветерок трепал на его голове жиденький вихор. Американец улыбался, нисколько не огорчаясь своим «поражением».
Я был от него в нескольких шагах, когда он со смехом сказал что-то своим, затем шагнул ко мне и крепко, дружелюбно стиснул руку. Опять что-то сказал, похлопал меня по плечу и отцепил от своего погона литой значок, изображавший орла.
– Желаю быть полковником!
Приняв подарок, я отдарился зажигалкой. Полковник повертел мой подарок в руках и растерянно обратился к маршалу. Говорил он долго, озабоченно, однако переводчик с улыбкой перевел:
– Не понимает – почему именно зажигалка? Говорит – может быть, опять какой-то намек?
Раздался общий дружный смех. Полковник продолжал допытываться:
– Нет, вы скажите, капитан: вы это хотели сказать? Да?
Я со смехом обратился к переводчику:
– Нет-нет. Пусть не беспокоится. Просто нет ничего больше под рукой. Что я ему – пистолет подарю?
Николай Шутт был тут же и громко кричал переводчику, требуя перевести:
– Друг… ты слышишь?… Ты скажи ему вот что: мы и без него немцев кокнем, но если он хочет пороху понюхать, пусть поторопится. А у немцев есть отчаянные, с ними интересно стукнуться. Серега, рассказал бы «крестничку» о Джибелли. Ему это надо знать.
Не знаю, как ему перевели слова Николая, но полковник никакого интереса к Джибелли не проявил. Спрятав зажигалку в карман, он снова достал ее, потом я заметил, что он доставал ее несколько раз, о чем-то думал, с улыбкой разглядывая ее, чиркал колесиком и, полюбовавшись бледным пламенем, снова прятал.
Вечером за гостями пришла машина из штаба корпуса. Американцы попрощались со всеми и уехали. Долговязый полковник сидел рядом с шофером. Пока машина не скрылась из виду, он то и дело оборачивался, приподнимался и махал нам рукой.
Дядю Мишу, так звали пожилого бойца аэродромной охраны, знал весь полк. Был дядя Миша угрюм, неразговорчив, но тем не менее отзывчив на любое чужое горе. До войны он работал в Ленинграде вагоновожатым трамвая. Дядю Мишу призвали на фронт, а семья его осталась в осажденном Ленинграде. Отсюда, видимо, была и угрюмость старика, он все время думал об оставленной семье.
