Присел за свободный столик. Публика в зале важная, несуетливая, немногословная, так что, подумал я про себя, такая обстановка способствует совершению поступка, достойного мужчины… Залпом осушил фужер, пару раз ткнул вилочкой в крабы: копаться в салате дальше не было смысла — внизу вместо крабов лежала картошка с горошком. Тоже коктейль…
Главное оставил на потом — последняя в моей жизни сигарета! Положив на стол портсигар и зажигалку (купленные в Токио, модные, золоченые), я уже предвкушал прощальную глубокую затяжку «явушки»…
И вдруг — ни «разрешите», ни «можно ли», ни «свободно ли» — возле меня важно опустился на стул государственный муж с депутатским значком на лацкане пиджака. Я уже давно заметил в зале этого человека: импозантный, он вышагивал с особым достоинством. Так и чувствовалось: вот-вот распустит павлиний хвост… А распускать было чего: красивый, ухоженный, и костюм сшит, конечно же, в ателье при Совмине… «Ну и хрен с тобой, — мелькнуло в голове. — Я для тебя — реквизит, ну и ты для меня — бутафория».
Впился я в сигарету, словно в губы любимой, и задумался… Вспомнил, как в пору довольно долгого пребывания в Киеве, когда снимался «Почтовый роман», зашел я пообедать в ресторан «Украина». В зале было пусто. В ожидании окрошки сидел и читал газету. Издалека, от входной двери, через зал прямехонько ко мне шла молодая женщина. Была она сказочно хороша собой: и одета стильно, и причесана с «шиком», и походка, будто по подиуму себя несла…
— Разрешите? — спросила она хрипловатым меццо (я почему-то ожидал серебристого сопрано) и, не дождавшись моего ответа, села визави. Я отложил газету — не читать же при даме.
Появившемуся с моей окрошкой официанту она приказала:
— Триста водки, борщ с пампушками и закусон… Водку мигом!
Несколько разочарованный несоответствием внешнего с внутренним, я опустил ложку в жидкую окрошку. Подперчил, подсолил, пару раз хлебнул.
На столе появился графинчик с «черниговской», в ту пору очень популярной и дефицитной водкой. Соседка наполнила два фужера.
— Спасибо. Не пью… — постарался я как можно вежливее отказаться.
— Ладно ломаться, а то мы вашего брата не знаем — всё больше на халяву норовите.
— Нет, правда, у меня еще работа впереди…
— Ну, была бы честь предложена. — Она залихватски вылила в красивенький ротик водочку и, крякнув, добавила: — Легко прошла, зараза! — Хрустнув пару раз нежинским огурчиком, разговорилась: — Ты думаешь, чего я к тебе присела? Думаешь, как ты известный артист, то все бабы к тебе липнуть должны?.. Очень мне это нужно. От вас пользы, как от яловой блохи молока. Все вы, артисты, голь перекатная.
Довольная собой, она опять наполнила фужер, выпила и разоткровенничалась еще смелее:
— Я села сюда, потому как уважаю труд официанта. Так ему один стол убирать, а так — два… — Очевидно, на моем лице настолько явно выразилось недоумение, что она пьяненько рассмеялась и объяснила: — Я тоже официантка. Понял? А ты думал, что я из Держоперы?..
Державная опера — так в Киеве называли Государственный театр оперы и балета имени Т.Г.Шевченко… Я уже с интересом слушал то, что говорила моя соседка по столу. А она, довольная произведенным впечатлением, стала втолковывать мне:
— Ты знаешь, сколько километров в смену надо отшагать официанту? Вот тебя черт усадил за версту от кухни. А ему, горемычному, надо раз шесть к тебе подойти, чтобы обслужить. Так за день и набегает километров двадцать пять — тридцать. Научно подсчитано. А зарплаточка — заплаточка! Мне причесочку надо сделать — выкладывай рублики, маникюрчик — рублики, колготочки купить — рублики, разбитый фужерчик — плати свои рублики… Вот и прикинь: хоть круть, хоть верть, а без чаевых — тю-тю!
— Ты в каком ресторане работаешь? — спросил я.
— В «Днепре».
— А почему обедать сюда ходишь?
— Здесь триста грамм мои, а там — местком, партбюро… Понял? Вижу, ты торопишься. Иди, я за твою окрошку заплачу…
Из этих воспоминаний вывел меня голос: «Граждане пассажиры, кто на рейс „Москва — Алма-Ата“, прошу в „рафик“!»
Наспех глотнув последнюю порцию сигаретного дыма, я заторопился к выходу. Портсигар и зажигалку нацелился бросить в урну и вдруг опомнился: зачем же так бездарно выкидывать приличные вещи? Оставлю-ка я их в машине, авось кому-нибудь пригодятся…
В микроавтобус «рафик» я вошел первым и сразу положил атрибуты курильщика на заднее сиденье — так они были всем видны. Только я уселся впереди, как в машину важно внес свое тело красавец с депутатским значком. Еще на ступеньках он на мгновение застыл — его зрачки, казалось, остекленели. Он завороженно двинулся к заднему сиденью… Мне в оконном стекле было видно, как депутат сел прямо на «атрибуты». Машина тронулась на летное поле… В салоне был полусвет, и депутат-красавец ловко вытащил из-под задницы золоченые предметы и торопливо сунул в карман… В самолете мы оказались рядом — в первом ряду кресел. Я не мог оторвать взгляда от пирамидки, что оттопыривала карман его штанов, сшитых в элитарном закрытом правительственном ателье.
Во мне разыгралось любопытство: что чувствует сейчас этот вальяжный на вид, самовлюбленный по своей сути человек? Неужто ничто внутри не теребит его? Казалось бы, чего проще было: ну, увидел ты всю эту «позолоту», так скажи водителю или сопровождающей: «Здесь кто-то забыл свои вещи!» Нет, не сказал, а как сорока бросился на блестящее… А ведь он не просто депутат, а, судя по всему, важная государственная персона. За его плечами наверняка институт, Высшая партийная школа или Академия общественных наук…
Сколько раз, бывало, приходилось мне обращаться к таким вот высоким чинам с просьбами помочь поставить телефон инвалиду, устроить старуху в дом престарелых, отремонтировать вдове жилье-развалюху… и всегда думал, что обращаюсь к совестливому человеку. А если попадется вот такой?.. Утешало одно — что, к счастью, таких меньше. Но сыграй я похожего персонажа, как тут же бы прилепили ярлычок: «очернитель действительности», «дегтем по жизни»…
Самолет приземлился. Стюардесса попридержала пассажиров — первым пригласила на выход депутата. За ним пошел я. У трапа — «Волги» и челядь… А он этак небрежно пожал двум-трем встречавшим его руки — и кортеж в сопровождении машины с «мигалкой» укатил.
Что ж, я так и думал: он — больше чем обыкновенный депутат. Вон сколько шику! А вот та киевская официантка по положению, конечно, ниже, чем депутат, зато совести у нее больше…
Жаль, что тогда, в Киеве, я торопился на съемку. А ведь была такая возможность покалякать о жизни с добрым, открытым, бесхитростным человеком…
