Полагал бы: БУРЛЮКА Николая Давидовича, 31 года. Расстрелять».
Услышав приговор, Николай мог вспомнить строки, которые написал несколько лет назад:
«Я изнемог, и смутно реет
В пустой груди язык чудес…
Я, отрок вечера, вознес
Твой факел, ночь, и он чуть тлеет.
Страдальца взор смешно пленяет
Мои усталые глаза.
Понять могу ли, егоза,
Что уголь, не светя, сгорает?
Я зачарованный, сокрытый,
Я безглагольно завершён.
Как труп в непобедимый лён,
Как плод, лучом луны облитый».
Чрезвычайная «тройка» особотдела 6-й армии вынесенный приговор утвердила. И 27 декабря 1920 года бывший белый офицер был расстрелян.
Поэта Николая Бурлюка забыли. Кто, в самом деле, помнит его строки, написанные в 1913 году? Вот эти:
«А я в утомлении сердца
Познаю иную качель:
Во мне вновь душа иноверца,
Вкусившего вражеский хмель».
Наступил год 1921-ый. 7 января рижская газета «Сегодня», упомянув поэму Есенина «Инония», назвала её «диссертацией на получение привилегированного пайка».
А Маяковский, продолжая переписывать на свой лад произведения мировой литературы, дошёл до самого себя и принялся переделывать свою же собственную «Мистерию-буфф». Прежде всего, он написал предисловие к пьесе:
«" Мистерия-буфф" – дорога. Дорога революции. Никто не представляет с точностью, какие ещё горы придётся взрывать нам, идущим этой дорогой…
Поэтому, оставив дорогу (форму), я опять изменил части пейзажа (содержания)».
Будучи уверенным в том, что будущее он знает, как свои пять пальцев, Маяковский не сомневался в том, что его «Мистерию» потомки будут возобновлять на сцене неоднократно. И обратился к ним с призывом:
«В будущем все играющие, ставящие, читающие, печатающие „Мистерию-буфф“, меняйте содержание – делайте содержание её современным, сегодняшним, сиюминутным».
И поэт продемонстрировал, как и что следует «менять». Если в первом варианте пьесы на полюсе первым появлялся француз (с рассказом о том, как «Париж / был вырван / и вытоплен в бездне / у мира в расплавленном горле»), то теперь этим первым стал немец (с рассказом о «вырванном» Берлине). Произошло это оттого, что в XX веке во Франции революции не было, а в Германии она случилась – в конце апреля 1919 года: появилась и целых две недели просуществовала Баварская Советская Республика.
Среди действующих лиц новой «Мистерии-буфф» уже не было Дамы-истерики – ведь Мария Андреева, послужившая её прообразом, от Горького ушла, уступив своё место другой Марии, Закревской-Бенкендорф. Поэтому вместо Дамы-истерики появилась Дама с картонками, переменившая «наций сорок»:
«Сначала была русской —
Россия мне стала узкой.
Эти большевики – такой ужас!»
Прежних реплик («Послушайте, я не могу!», «Отпустите!», «Не надо!») Дама уже не произносила, они были переданы другому «истеричному» персонажу – Соглашателю:
«Соглашатель
(в истерике отделяется от толпы)
Милые красные! / Милые белые!
Послушайте, я не могу!..
Бросьте друг на друга коситься.
Господа, товарищи, / надо согласиться».
С этими словами на протяжении всей пьесы он обращается ко всем другим действующим лицам:
«Товарищи!/ Согласитесь,
…послушайте старого / опытного меньшевика!..
Бросьте трения, / надо согласиться».
Второй вариант «Мистерии» отчётливо демонстрировал, что мировозрение Маяковского изменилось, и его отношение к происходившему в стране стало несколько иным. Если первое действие первого варианта завершалось тем, что «нечистые» принимались за сооружение ковчега, то во втором варианте около работавших появлялся Соглашатель, призывавший работать «поскорее». Рядом с ним был некий Интеллигент, «спец», представлявший когорту умелых, обученных людей, которым предстояло вывести Советскую Россию из разрухи. Маяковский насмехался и над «спецом»:
«Интеллигент (отходит в сторону)
Работать – / и не подумаю даже.
Сяду себе вот тут / и займусь саботажем.
(кричит на работающих)
Живей поворачивайся!
Руби, да не промахивайся мимо!
Плотник
А ты чего сидишь, руки сложивши?
Интеллигент
Я спец. Я незаменимый».
«Человек просто» во втором варианте пьесы заменён «Человеком будущего», который представлял себя так:
«Я видел тридцатый, / сороковой век.
Я из будущего времени / просто человек».
То есть Маяковский как бы нашёл, наконец, для себя точное определение: «Человек будущего». Он уже не обещал заоблачных «царств», он сулил нечто другое:
«Всякий, / кому нестерпимо и тесно,
знай: / ему – / царствие моё
земное – не небесное».
Если в первом варианте упоминался мёрзнувший в зимнюю пору Петроград:
«Вельзевул
Довольно разговаривать! Пожалте на костры!
Булочник
Остри!
Нашёл чем пугать! Смешно, ей-богу!
Да у нас / в Питере / вам бы ещё заплатили
за такую головню»,
то во втором варианте речь шла уже о замерзавшей Москве:
«Булочник
Да у нас / в Москве / вам бы ещё заплатили за дрова.
От мороза колики, / ау вас / температура здорова».
В первом варианте «нечистые», покидая ад, восклицали:
«Хор
Шагайте по ярусам! Выше! По тучам!»,
А во втором варианте Маяковский отдавал на съедение чертям Даму, ставшую уже никому не нужной:
«Дама
(откуда ни возьмись, бросается на грудь к Вельзевулу)
Вельзевульчик! / Милый! / Родной!
Не дайте даме погибнуть одной!
Пустите меня, / пустите к своим! / Пустите, милый!
А то эти нечистые такие громилы!
Вельзевул
Ну, что ж! / Приют дам.
Пожалуйте, мадам!
(Показывает на дверь, из-за которой моментально выскакивают два чёрта с вилами и выволакивают даму. Он потирает руки.)
