— И постарайся, чтобы тебя не поймали. А то придется рубить тебе голову. Не доставляй мне эту неприятность.
— Я постараюсь… постараюсь…
Пятясь, домула скрылся в дверях, а на пороге вырос ясаул:
— О повелитель! Твоя дочь! Вошла Шасенем.
— Дитя мое, — сказал шах. — Возьми вон ту книгу и почитай мне, чтобы сердце мое успокоилось, а душа возвысилась.
Шасенем взяла со столика книгу, подсела к светильнику, начала читать:
«О птица сердца, тайных слез не проливай, не проливай:
А коли вылетела, — тайн не выдавай, не выдавай…»
Шах прервал ее:
— А может, Гариб у тебя был? Говори правду. Я сразу вижу, кто врет, кто не врет.
— Клянусь, не был!
— Ну, ну, не сердись… Верю тебе… Читай! Шасенем читала дальше:
«Из-за любимой умереть — нет лучшей доли на земле;
Того, кто стал рабом любви, не отвергай, не отвергай…»
Шах вздохнул:
— Подумать только, я по ошибке чуть не отрубил тебе голову…
Шасенем читала:
«Иди же, сердце, в смертный бой с толпой напастей, мук и бед,
Но тайных горестей любви не разглашай, не разглашай…»
16
О, царь певцов! Из-за тебя умирают и те, кто вдали, и те, кто около тебя. Гариб и Гюль-Нагаль, дожидаясь Шасенем, сидели в саду. Вдруг Гюль-Нагаль сбросила с себя платок, и ее черные косы упали на грудь:
— Гариб, посмотри на меня, ведь я не хуже Шасенем.
Гариб глянул на нее и опять вперился в ночь. Гюль-Нагаль встала и сняла халат, оставшись в длинных штанах и рубахе:
— Разве в моем присутствии не кажутся дурнушками красавицы?
— Ты красивая… — сказал Гариб.
— Нет, нет, не подходи! Гариб уставился на нее:
— Я не думал…
— Смотри на меня издали, чтобы не сгореть.
— О чем говоришь? — удивился Гариб.
Глядя из-под опущенных ресниц, Гюль-Нагаль нежно заговорила:
— Удобный случай проносится как облако. И кто видел льдину, не тающую от огня… — Она приблизила свои волосы к глазам Гариба. — Посмотри на мои кудри: ты найдешь в них шесть достоинств — локоны, завитки, узлы, изгибы, извилины и извороты.
— Гюль-Нагаль! Ведь Шасенем любит тебя!
— Не бойся, я ничего ей не скажу. И потом, кто боится шипов, — не срывает роз.
— Не думал я, что ты из такого сада плод! — сказал Гариб и вскочил, чтобы уйти.
Гюль-Нагаль расхохоталась:
— А ты мне и поверил. О Гариб! Я сказала это в шутку. Я хотела тебя испытать. Клянусь, в шутку! Ну, что глядишь на меня? Мое сердце чище зеркала!
Она гордо подняла голову и принялась надевать халат и платок:
— Теперь я убедилась, ты истинный влюбленный и достоин любви Шасенем.
Гариб сощурился:
— Эх… — Недоговорил и пошел в глубину сада. Гюль-Нагаль сказала вслед едва слышно:
— Никогда не забуду…
17
Если бы писал Эзбер-ходжа, а не мы, он бы сказал: «Приходит утро, листья золотит, дворец камфарный в небесах блестит, в шатер луны вонзились копья солнца, луна укрыла голову под щит». И все только ради того, чтобы сообщить, что наступило утро.
В это утро все женщины и девушки Диарбекира рисовали себе брови сурьмой: кто сурьмился перед зеркалом, кто, склонившись над своим отражением в водоеме. Даже шахиня в Золотой крепости, глядясь в свое большое, хотя и мутное зеркало, рисовала себе брови толщиной в палец.
Шасенем сидела в кибитке, Гюль-Нагаль тоже рисовала ей брови. А в глубине сада Гариб перебирал струны саза и напевал:
Весна! Раскрылись розы вновь!
Ну а моя не развернется ли?
У соловья струится кровь,
Моя ж из сердца не прольется ли..
Вокруг расхаживали павлины, покачивались влажные чашечки роз, две ладони опустились ему на глаза, Гариб засмеялся:
— Я так рад, что ты пришла, Сенем.
— Скажи еще что-нибудь.
— Мое сердце опьянено любовью и поглупело, — сказал он.
— Как раз это я хотела услышать.
Она сняла ладони с его глаз, и он увидел Шасенем: ее брови соединяла полоса сурьмы.
— Что ты сделала! Твоей красоте сурьма не нужна! Гариб протянул руку стереть нарисованную бровь,
Шасенем отпрянула, Гариб — за ней. Смеясь, они побежали к кирпичной стене, которой был обнесен сад.
Но тут через стену к ним перепрыгнул Шавелед, Шасенем взвизгнула, Гариб бросился на Шавеледа, повалил прижал к земле.
— Подожди… Подожди, Гариб… — хрипел Шавелед, не пытаясь вырваться. — Я пришел предупредить тебя о беде!
— Пусть скажет, — сказала Шасенем. Прижатый к земле, Шавелед с трудом повернул голову к Шасенем:
— Смягчи свое сердце, это не подобает твоей красоте.
— Что ты пришел сказать? — спросила она.
— Гариб, то, что было между нами, забудь. — сказал Шавелед. — Я пришел предупредить тебя: шах Ахмад придумал хитрость, как тебя изловить и казнить.
— Отпусти его!
Гариб разжал руки, Шавелед поднялся и, отряхиваясь от земли, сказал:
— Уже скачут в Змеиные пески ясаулы, чтобы перевезти обратно в Диарбекир кибитку твоей матери и сестры. «Волчонок придет в свое логово, — сказал шах. — Тут ему и голову с плеч». Я пришел предупредить: ведь я тебя люблю как брата, а Шасенем как сестру.
Шасенем сказала:
— В твоих словах где-то есть ложь.
— Пусть мою печень разорвут собаки, если я говорю неправду!
— Не верю тебе, — усмехнулась Шасенем.
— Я всегда держу в руках веревку истины! Не убежит: сам будет виноват, что остался без головы! — И полез обратно через стену.
Гариб хотел его задержать, но Шасенем махнула рукой — пусть уходит. Сидя на стене, Шавелед сказал:
— И еще я хотел похвалить сурьму на твоих глазах, Шасенем. Твои брови, как лук, ресницы, как стрелы, а…
Договорить ему не пришлось: Гариб бросился к нему, и Шавелед провалился за стену. Морщась, Шасенем стерла с лица сурьму.
— Его клятвам нельзя верить. Но если в его словах есть правда… Тебе надо бежать. Уезжай, Гариб! Потом отец забудет, и ты вернешься…
— Позор, спасая жизнь, уйти от любимой! — сказал Гариб.
— Но ты погибнешь!
— Умру, а тебя не оставлю!
— Ты не любишь меня. — Шасенем опустила голову и пошла.
Гариб одним прыжком догнал ее:
— Сенем! Скажи, и я достану с неба солнце! Скажи, и я…
— Тебе надо уехать, а не лазить на небо за солнцем. Раз Шавелед тебя видел, против тебя нацелится каждое копье, каждый камень!
Гариб сказал:
— Если стены твоего сада будут даже из раскаленного железа и вся земля будет пропитана ядом, и тогда не покину тебя! Я не страшусь смерти!
