— Куда же ты?
— Еще час назад я знал. А теперь… Я не умею плавать…
— Иди за мной! — сказал Гариб, засучил штаны и вошел в речку.
Подойдя к воде, Шавелед остановился, умоляюще сложил руки:
— Гариб! Найди брод, а я подожду. Вот тебе палка. И сними-ка лучше одежду…
Гариб скинул верхнее платье, бросил его на песок, положил сверху свой саз, взял у Шавеледа палку и вошел в речку. Он брел, пробуя палкой дно. Становилось все глубже, уже вода по пояс, по грудь, по шею… но вот стало мельче:
— Брод! — сказал Гариб.
Он обернулся и увидел… Из-за песчаных барханов на конях вынеслись шахские ясаулы, с гиканьем подлетели к Шавеледу. Тот кинулся в сторону:
— Спасайся! Гариб!
Ясаулы догнали Шавеледа, схватили его, перекинули через холку коня. Потом подняли с земли одежду Гариба, его саз и унеслись, исчезнув среди барханов песка. Гариб из речки растерянно смотрел вслед.
21
Среди кибиток Диарбекира суетились старая Абадан — мать Гариба и сестра его, смуглая Гюль-Джамаль: им помогали соседки снимать с верблюда и крыть циновками деревянный остов кибитки.
Раздался топот копыт, подскакал Шавелед, соскочил с коня, бросил на землю одежду Гариба и саз и сказал:
— Твой сын утонул, вот его одежда…
Старая Абадан посмотрела на Шавеледа и упала на одежды сына. Из всех кибиток Диарбекира выбежали женщины и мужчины. Мать Гариба, распустив седые волосы, царапала себе лицо:
— О если бы вместо него умерла я!
Толпа расступилась перед Шасенем: простоволосая, она прибежала, когда Шавелед кончал свой рассказ:
— … И он крикнул так, что в небе замерли птицы, и скрылся под водой!
Сидя перед одеждой сына, мать Гариба била себя по коленям и причитала:
— Погас светильник жизни! Погиб мой Гариб!.. Увидав Шасенем, Шавелед подтвердил:
— Стрела небытия избрала мишенью его душу.
— Не верю тебе! — сказала Шасенем.
— Пусть конь наступит на мои глаза копытом, если я говорю неправду!
— Не верю тебе! — повторила Шасенем. — Где Гариб?!
— Утонул! Вот его одежда и саз…
— Все равно не верю. Гариб жив!
Шасенем наступала на Шавеледа, он пятился, Шасенем преследовала его:
— Где Гариб?! Отвечай!
Вокруг стоял народ, Шавелед криво усмехнулся:
— Постыдись… Дочь шаха… А говоришь такие слова…
22
— Дочь дома, а поступки ее наружу, — негодовала шахиня. — Она опозорила нас перед народом!
— Что же делать? — спросил шах.
— Отдать замуж, — сказала шахиня. — Надо выбить дурь из ее головы. Ей скоро шестнадцать, а она отвергает всех женихов. Если так пойдет дальше, у шаха не будет внука, и наше царство рассыплется в прах.
— Но Гариб умер, — сказал шах. — Весь народ — от семи до семидесяти — оплакивает его.
Шахиня сказала:
— Если бы Гариб стал вашим зятем, все — от семи до семидесяти — задрали бы носы. А теперь, когда Гариб все равно умер, Шасенем можно отдать за человека шахского рода.
— За кого?
— Хотя бы за сына моего брата, за Шавеледа.
— Это тот, который…
— То было раньше, — сказала шахиня. — А теперь он охотится на джейранов как тигр и как лев.
23
О злобный рок! Неужели он и нашу еду сделает горькой? Шасенем и ее подружки вошли в тронный зал.
— Дитя мое, — сказал шах. — Я позвал тебя сообщить нечто важное. Тебе скоро шестнадцать, а у нас до сих пор нет внука. Мы обдумали это и решили отдать тебя в жены Шавеледу.
Шасенем помолчала, потом, не глядя на Шавеледа, сказала:
— Если он хочет жениться на мне, согласна. Но пусть свадьба моя будет не раньше, чем через семь месяцев: в первую пятницу после осеннего праздника.
Шавелед поклонился:
— Я раб желаний прекрасной Шасенем.
Когда Шасенем и подружки вышли из Золотой крепости, Гюль-Нагаль сказала:
— Я бы тоже не стала держать клятву, данную бедному сироте.
— Ты меня не поняла, Гюль-Нагаль. Если Гариб жив, мы за семь месяцев разыщем его. Ты поможешь мне, ты одна, которой я могу довериться.
— А если он умер?
— Если Гариб умер, тогда и я в день моей свадьбы умру.
24
Сказано суфиями: «Кто о любви не болтает, тот недостоин блаженства любви». Торгуя в своей лавчонке в городе Халап-Ширване, Эзбер-ходжа болтал без умолку:
— Моя Гюль-Нагаль была такая красавица, что ей завидовали роза и жасмин… Два дирхема! Спасибо. Заходите еще… Брови у нее гладкие, как птичье перо, кожа, как сливки, нежная и ароматная, и вся красотой своей она была подобна четырнадцатидневной луне…
В лавчонке толпились халап-ширванские жители и их жены, закутанные в покрывала. Они рассматривали украшения и одежды, которыми торговал Эзбер-ходжа, и не без удовольствия слушали его болтовню.
— Если бы моя Гюль-Нагаль открыла лицо, от ее красоты люди обезумели бы… За кольцо — полдирхема, за жемчужину на кольце — пять, всего шесть дирхемов… А стан моей Гюль-Нагаль так тонок, что его можно продеть в это кольцо… Очень, очень хорошо на пальце. Носите на здоровье!
Какой-то человек просунул в лавку голову:
— Эй, Эзбер! Возле главного купола какой-то странник поет стихи о любви, да такие, что вся торговля остановилась.
Жены потянули своих мужей за рукава. Не успел Эзбер-ходжа мигнуть, как его лавчонка опустела. Эзбер-ходжа закрыл циновкой дверь своей лавки и вышел на базар.
В тени купола, и под навесами торговых лачуг, и прямо на земле под лучами солнца теснился народ. На каменных плитах сидел Гариб и пел:
… Из-за Сенем я обречен невзгодам.
И стало ядом то, что было медом,
Стал день неделей мне, а месяц годом,
Распался ум, связать — уменья нет…
— Ты рвешь нашу душу!.. — заливались слезами сидевшие и стоявшие. — Дай бог тебе много сыновей!..
Гариб пел:
И сердце сжато грезой бестолковой,
Кому нужда в моей судьбе суровой?
Нет уточки моей сизоголовой,
И в озере уже волненья нет.
Из базарной толпы вышел Эзбер-ходжа. Сияя, он подошел к Гарибу:
— Эге! Я вижу, ты оставил ремесло садовника!
— Эзбер-ходжа!
— Узнал! — засмеялся купец. — У нас в Ширване говорят: «Аллах создал братьев вместе, но разъединил их кошельки». Ты мне больше, чем брат, ибо на вырученные за тебя деньги я купил лавку. Пойдем, будешь жить у меня, — и повел Гариба по ступенчатой улочке, поднимающейся от базара.
25
Не отведавший пчелиного жала, в меде сладости не поймет. Подрагивал в светильнике язычок пламени, Гариб и Эзбер-ходжа сидели в лавке, купец говорил:
