или по отчеству – Потапыч. Точно так мы обращались с КГБ, заменяя аббревиатуру безразмерным словом “органы” или еще более воздушным “сами понимаете”.
И всё же чекисты, отсидевшись в историко-революционных боевиках, не исчезли из языка. Они ждали своего времени, как динозавры из “Парка юрского периода”, и когда оно пришло, это слово-зомби, в отличие от комсомольских крестин, политбюро и стройотрядов, вышло на речевую поверхность XXI века с той же зловещей убедительностью, какая была свойственна чекистам век назад.
20 декабря
Ко дню рождения Питера де Хоха
Голландцы, именно что малые, помогают справиться с гордыней, мешающей спать, славить Бога и наслаждаться идиллией, к которой сводится мой идеал и живопись Питера де Хоха.
Голландская живопись беспрецедентно мирная. Тут дерутся только пьяные, но и они, как заблудшие родичи, вызывают скорее ухмылку, чем отвращение. Другие сюжеты порождают зависть. У малых голландцев всегда тепло, но никогда не жарко. Помимо тусклого солнца, жизнь здесь поддерживается фитилем идиллии. Я люблю ее за бескомпромиссность. Отняв у человека трагедию – войну, болезнь, разлуку, дав ему вдоволь красоты, любви и добра, идиллия оставила себе последний конфликт – с бренностью. Но, стоя, как все, над бездной, идиллия не заламывает руки, а вышивает крестиком. “Старосветские помещики” смелее “Тараса Бульбы”, ибо, как утверждают ветераны, труднее всего соорудить уютный окоп.
В плоском краю, лишенном естественных – горных – рубежей, надежны лишь рукотворные границы. Поэтому малые голландцы так любят интерьер. Даже тогда, когда художник выходит за двери, он все равно остается внутри. Ведуты их городов составляют дома, напоминающие мебель. Плотно заставленная ею площадь кажется непроницаемой для чужих. Мы можем заглянуть, но не эмигрировать.
Итальянские картины заманивают зрителя, китайские – заводят, голландские – держат на расстоянии вытянутой руки. Подойти ближе мешает прозрачная, как стеклянный гроб, преграда. Не предназначенное к экспорту, это искусство знало свое место и любило свое время.
21 декабря
Ко дню рождения Иосифа Сталина
При Сталине я прожил только первые восемнадцать дней своей жизни. Следующие годы мы провели врозь. Я – в России и Америке, он – в истории, которая рассказывала нам все больше правды о сталинском времени. Как ни странно, правды этой никогда не было слишком много. Сталинскую эпоху, кажется, нельзя исчерпать – ни вырванными из архивов признаниями, ни свидетельствами очевидцев, ни усердием историков, ни исповедями политиков, ни прозрениями поэтов. В ней всегда остается неразъясненный остаток, способный регенерировать уже совсем в другое время – в другом веке. Как будто тогда, 5 марта 1953-го, Сталин умер не совсем. Неокончательность его кончины чревата мистическими некроэффектами, завораживающими и нынешнюю культуру. Она все еще озадачена тайной, которую Сталин не унес в могилу и тогда, когда его тело вытащили из Мавзолея, чтобы, наконец, предать земле. Обеззараживающий слой кремлевской почвы оказался недостаточным, чтобы погрести под собой труп.
Даже с революцией истории было проще справиться. Мир усвоил ее урок, приняв в себя, скажем, достижения русского авангарда. Порожденный революцией и отчасти породивший ее, он давно уже нашел себе безопасное место – в музее. Но сталинская культура по-прежнему бездомна, как призрак. Бестелесность делает ее менее уязвимой. Сталинская эпоха растворилась в духе своего времени, заражая собой и наше. Стоило мне ввести “Сталин” в поисковую строку, как я узнал, что, “если приложить ухо в поволжской степи под Сталинградом, можно услышать его шаги”.
Не ржавые руины рабских строек, а сталинский миф оказался самым долговечным продуктом той трагической эпохи.
22 декабря
Ко дню рождения Жана Анри Фабра
Откуда Кафка взял подробное описание насекомого, которым стал Грегор Замза в новелле “Превращение”? Уверен, что он пользовался крайне популярной тогда книгой Жана Анри Фабра “Жизнь насекомых”. Эта монография в начале века стояла в каждом интеллигентном доме. В той же Праге Карел Чапек написал пьесу “Из жизни насекомых”, которая тоже восходила к Фабру. Именно там можно прочитать восторженное описание навозного жука: “Счастливое создание, ты знаешь свое ремесло, и оно обеспечивает тебе спокойствие и пищу, которые с таким трудом достигаются в человеческой жизни”.
Не этот ли абзац подтолкнул Кафку на мысль избавить своего героя от тягостей быть человеком, превратив его в насекомое? Грегор-жук мог бы быть счастливее, чем Грегор-человек. В рассказе движения героя изображены с большей значительностью и вниманием, чем его банальные и скудные мысли. Как человек он, в общем-то, скучен, зато интересен как насекомое. И это характерно для стиля Кафки. Он изображает жесты, точно описывает физические ситуации, но не мысли, не внутренние монологи, которые у него никуда не ведут и ничего не объясняют. Предельно реалистический метод описания сочетается с отсутствием мотивов. Мы не понимаем главного, зато нам дают так много подробностей, что дело кончается читательским шоком.
22 декабря
Ко дню рождения Филиппо Маринетти
Футуризм был единственным художественным течением, издавшим собственную кулинарную книгу. Сборник, выпущенный в 1932 году вождем итальянских футуристов Филиппо Маринетти, давал подробный отчет об их многообразной гастрономической деятельности. Первым делом Маринетти, вспоминая холодные слипшиеся макароны, которыми его кормили на австрийском фронте, решил запретить пасту, которая, по его мнению, делала итальянцев толстыми и ленивыми. Заменить традиционный обед была призвана кухня будущего.
Его кулинарный манифест требовал гармонического стола и оригинальных блюд, приготовленных с помощью ультрафиолетовых ламп, электролиза, автоклавов и вакуумных насосов. Чтобы связать еду с тактильными ощущениями, следовало отменить столовые приборы, для усиления аромата кушанья предлагалось подавать вместе с вентиляторами.
В отделе рецептов можно найти вертикальные сосиски, скульптурное мясо, аэропищу с запахом и звуком, который производила подававшаяся к ней наждачная бумага, а также съедобные пейзажи. Один назывался “Экватор и Северный полюс”. Это блюдо готовилось из яичного желтка, плавающего среди взбитых белков и трюфелей, изображавших аэропланы полярников.
15 ноября 1930 года Маринетти организовал в миланском ресторане футуристический банкет, где подавались “бульон из роз и солнечного света, агнец в львином соусе, божьи слезы, лунное мороженое, фрукты из сада Евы”. Коронное блюдо был “курофиат”: фаршированная шарикоподшипниками птица, которую подавала женщина из завтра – лысая официантка в очках.
23 декабря
Ко дню рождения Романа Каплана
Его клуб-ресторан “Самовар” – храм Русской Америки. На стенах висят картины и портреты всех российских знаменитостей, а в зале витают их тени, особенно в том углу, где часто сидел Бродский.
Живых “Самовар” потчует с любовью к душе и желудку. Уважительно относясь к русской кухне в изгнании (чего стоят здешняя кулебяка и вишневое варенье с косточками), “Самовар” пестует дух артистического салона. Здесь читают стихи лучшие русские и американские (!) поэты. Именитые музыканты играют Баха и Скрябина. Здесь можно было встретить Сьюзен Зонтаг и Нормана Мейлера, Филипа Рота, Эрнста Неизвестного, Милоша Формана, гастролирующих кубанских казаков и гордость русского экспорта: манекенщиц и хоккеистов. Здесь пьют домашние настойки, закусывают с азартом и сидят до утра.
И над всей
