с собой Робина Ловелл-Бэджа, который был модератором в секции Цзянькуя. Они втроем сели на диван, и Даудна и Ловелл-Бэдж сказали Цзянькую, что хотят, чтобы он в своей презентации пояснил, как и почему решил провести такой эксперимент.
Цзянькуй ответил, что предпочел бы представить заготовленные слайды, не касаясь вопроса о детях CRISPR. Услышав это, Ловелл-Бэдж, и без того обычно бледный, побелел как мел. Даудна вежливо отметила, что Цзянькуй предлагает абсурдную вещь. Он спровоцировал самый громкий за много лет скандал в научном мире и никак не мог уйти от разговора о нем. Казалось, это удивило Цзянькуя. “Думаю, он был не только тщеславен, но и до странности наивен, – вспоминает Даудна. – Он намеренно спровоцировал взрыв, но хотел сделать вид, что ничего особенного не произошло”. Даудна и Ловелл-Бэдж убедили его поужинать с несколькими представителями организационного комитета, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию [388].
Когда Даудна выходила из фойе, пораженно качая головой, ей встретился Дуаньцин Пэй, учившийся в Америке китайский специалист по биологии стволовых клеток, который руководит Институтом биомедицины и здоровья в Гуанчжоу. “Вы слышали?” – спросила она у него. Когда она сообщила ему подробности, Пэй не поверил своим ушам. Они с Даудной были приятелями и регулярно встречались на конференциях, в том числе и на первом международном саммите в Вашингтоне в 2015 году, и Пэй неоднократно заверял американских коллег, что в Китае действуют законы против редактирования зародышевой линии человека. “Я уверял людей, что в нашей системе все тщательно контролируется и лицензируется, поэтому ничего подобного не может произойти”, – позже сказал мне Пэй. Он согласился вечером прийти на ужин с Цзянькуем [389].
Столкновение за ужином
Ужин – кантонский шведский стол в ресторане на четвертом этаже отеля – прошел напряженно. Цзянькуй сразу занял оборонительную позицию и даже с некоторым вызовом рассказывал о том, что сделал. Он вытащил ноутбук, чтобы показать свои данные и результаты секвенирования ДНК эмбрионов. “Мы ужасались все сильнее”, – вспоминает Ловелл-Бэдж. Ученые задавали ему вопрос за вопросом: кто-то наблюдал за процессом предоставления информированного согласия? почему он счел, что редактирование зародышевой линии эмбрионов было необходимым с медицинской точки зрения? читал ли он руководства, принятые академиями медицины из разных стран? “Я полагаю, что выполнил все указанные критерии”, – ответил Цзянькуй. Он утверждал, что университет и больница, где он работал, знали о его планах и дали ему разрешение, “но теперь, увидев негативную реакцию, отрицают это, бросая [его] на произвол судьбы”. Когда Даудна перечислила причины, по которым не было никакой “медицинской необходимости” редактировать зародышевую линию для предотвращения заражения ВИЧ, Цзянькуй дал волю чувствам. “Дженнифер, вы просто не знаете Китай, – сказал он. – Быть ВИЧ-положительным – ужасный позор, и мне хотелось дать этим людям возможность жить нормальной жизнью и завести детей, которых у них иначе могло бы и не быть” [390].
Атмосфера за ужином накалялась. Через час на смену слезным объяснениям Цзянькуя пришел гнев. Он резко встал и бросил на стол несколько купюр. Ему грозят смертью, сказал он, и поэтому он отправляется в другую гостиницу, названия которой сообщать не будет, чтобы его не смогла найти пресса. Даудна поспешила за ним. “На мой взгляд, очень важно, чтобы в среду вы рассказали о своей работе, – сказала она. – Вы придете?” Он задержался и согласился выступить, но потребовал, чтобы к нему приставили охрану. Он боялся. Ловелл-Бэдж обещал договориться с Гонконгским университетом, чтобы на саммите присутствовала полиция.
Одна из причин, по которым Цзянькуй держался с вызовом, состояла в том, что, по его мнению, в Китае, а может, и во всем мире его должны были провозгласить героем. Первые китайские новостные сообщения действительно воспели его подвиг. В правительственной газете People’s Daily тем утром вышла статья под заголовком “Первые в мире генетически модифицированные дети, на генном уровне защищенные от СПИДа, родились в Китае”, в которой работу Цзянькуя назвали “эпохальным достижением Китая в сфере технологий редактирования генома”. Однако вскоре произошла перемена в отношении к Цзянькую, поскольку даже китайские ученые выступили с критикой его действий. Тем же вечером статья пропала с сайта People’s Daily [391].
После того как Цзянькуй покинул ресторан, организаторы принялись обсуждать план действий. Пэй проверил смартфон и сообщил, что группа китайских ученых выступила с заявлением, осудив Цзянькуя. Пэй перевел его текст для остальных присутствующих. “Прямые эксперименты над человеком – форменное сумасшествие, – заявили ученые. – Это серьезный удар по мировой репутации и развитию китайской науки, особенно в сфере биомедицинских исследований”. Даудна спросила Пэя, исходит ли заявление от Китайской академии наук. Нет, ответил Пэй, но его подписали более ста ведущих китайских ученых, а значит, заявление носит официальный характер [392].
Даудна и другие присутствовавшие на ужине поняли, что им, как организаторам саммита, тоже нужно выступить с заявлением. Но они не хотели высказываться слишком резко, опасаясь, что Цзянькуй откажется от презентации. Честно говоря, признается Даудна, они действовали не только в интересах науки. Саммит был у всех на устах, все взгляды были направлены на Гонконг, и было бы обидно, если бы Цзянькуй вернулся в Шэньчжэнь и они упустили бы шанс поучаствовать в этом историческом событии. “Мы сделали очень краткое и довольно мягкое заявление, за которое подверглись критике, – говорит Даудна, – но нам хотелось обеспечить, чтобы он все же выступил на саммите”.
Пока Даудна и ее коллеги ужинали, Цзянькуй продолжал реализацию своей продуманной рекламной кампании: видеоролики были загружены на YouTube, статья в Associated Press вызвала массу интереса, а написанный им возвышенный очерк об этике наконец оказался размещен на сайте The CRISPR Journal (хотя позже редакторы его удалили). “Нас всех поразило, что он был довольно молод и любопытным образом сочетал в себе надменность и удивительную наивность”, – говорит Даудна [393].
Презентация Цзянькуя
Ровно в полдень в среду, 28 ноября 2018 года, наконец настало время выступления Хэ Цзянькуя [394]. Модератор секции Робин Ловелл-Бэдж поднялся на сцену. Ему сложно было скрыть свое волнение. Он нервно трепал свои песочные волосы, а очки в роговой оправе придавали ему сходство с Вуди Алленом, только он при этом еще больше был похож на студента-чудика. Еще он выглядел осунувшимся. Позже он сказал Даудне, что накануне так и не смог заснуть. Посматривая в заметки, он призвал собравшихся вести себя прилично, поскольку опасался, что участники саммита ринутся на сцену. “Прошу вас не прерывать его выступление, – сказал он, а затем взмахнул рукой и добавил: – Я сохраняю за собой право отменить презентацию,
