Или не получить ни е-ди-но-го!.. Хоть бы писулечку кто-нибудь прислал!.. И жизнь кажется тогда бессмысленной, никчемной. Перечислять фильмы, доставившие мне душевный дискомфорт, не буду. Их больше.
Так что это такое — жажда популярности? Тщеславие? Пожалуй, болезненное тщеславие. Дурно это? Не думаю. Художник, не зараженный бациллой тщеславия, напрочь лишает себя стимула совершенствоваться, подняться, еще хоть на одну ступенечку к высотам мастерства.
Ну, это так, вступление к рассказам об историях, связанных с популярностью. Итак…
Снимался фильм по рассказу М.Шолохова «Жеребенок». Я до сих пор люблю эту киноминиатюру и бесконечно благодарен режиссеру В.Фетину за предоставленную мне возможность еще раз прикоснуться к творчеству великого писателя.
Несколько слов о содержании картины.
Гражданская война. Кавалерийский эскадрон. Кобыла Трофима, которого я играл, ожеребилась… Позор на всю округу. Командир так и сказал бойцу: «В разгар войны и вдруг подобное распутство. С этим жеребенком мы навроде цыганев будем. Пристрелить!»
Вот бедный мой Трофим и мается: как бы и жеребеночка в живых оставить, и комэска ублажить. И тут оказия: эскадрон вплавь переправляется через Дон. Кобыла Трофима плывет и все оглядывается, за ребеночком, значит, следит. Жеребенок кинулся в воду, поплыл и… угодил в коловерть. Гибель неминуема! Ну, казалось бы, Бог жизнь дал, Бог и забрал… И всем бы полегчало. Но не выдержало сердце Трофима, и он очертя голову бросается спасать животное, по сути дела спасать ценой собственной жизни.
Снимаем эпизод «Спасение». Посредине реки — плот, на нем — аппаратура, режиссер, оператор, осветители… Я — в воде с жеребенком, держу его левой рукой за гриву, а правой рукой и ногами дрыгаюсь в Дону, стараясь удержаться на плаву. Жеребенок тоже сучит ножонками. И как это случилось, не знаю, но шибанул он меня копытцем ниже пояса, значительно ниже…
Очухался я на берегу… Друзья говорят, что какое-то мгновение я был без сознания и меня достали со дна. Может быть. Не спорю. Посудачили, посмеялись и снова за работу. Но по Дону уже понесся слух, что Матвеев утонул.
Через два-три дня уезжал я из Ростова в Москву. Измученный изнурительными съемками кавалерийских атак, преодолевая ноющую боль в ногах, руках и спине, залез на вторую полку в вагоне и провалился в сон. Утром проснулся и слышу возбужденный разговор пассажиров, сидящих внизу:
— Похороны, говорят, пышные были. Ну, духовой оркестр — это само собой… И говорят, будто солдаты салют из винтовок бабахали, — сказала женщина.
— Он же все коммунистов играл. Чего ж не бабахнуть? — добавил мужской голос и хохотнул.
Тут я напрягся: кто помер?
— Ну, скажете тоже. Князь Нехлюдов, по-вашему выходит, тоже коммунист?
— Про князя не скажу, а Макар Нагульнов коммунистом был что надо! — Чувствовалось, что мужчина женщин «заводит».
Понял я: похоронили меня. Что делать? Встать, доложить: так, мол, и так — явился из мертвых?.. Решил еще послушать — насладиться, так сказать, «славою». Снова заговорила женщину, поцокав ложечкой по стакану с чаем:
— Но какие же они развратники, эти артисты. Говорят, столько жен за гробом шло, столько жен…
Тут уж я не выдержал: слушать такую брехню было выше моих сил. Обозвать все мое актерское братство развратниками — это уж слишком…
Опустив голову вниз, я вступил в обсуждение своих похорон.
— Слух был, бабоньки, будто этот артист сам покончил с собой — утопился!..
Женщины вскинули глаза кверху и… одна часто заморгала, другая — онемела. Мужчина захлебнулся в хохоте: видно, дьявол, еще с вечера узнал меня и подтрунивал над сокупейницами.
— Верно, верно, — уже заведенный, продолжал я. — Утопился… Говорят, будто он забеременел!..
Женщины — может, узнали, может, нет, — тихо вышли из купе… Я сполз на нижнюю полку. Мужчина, симпатично улыбаясь, достал из-под подушки начатую бутылку «Арарата», предложил:
— Ну, Матвеев, бабахнем по граммульке за воскрешение, а?
— А!.. Давай!.. — согласился я.
В семидесятых годах широко распространилась общегосударственная мода — битва за урожай. И за сохранение того, что было выращено, с грехом пополам и с большими потерями собрано. И повадились власти бесцеремонно рассылать директивы в учреждения, на предприятия, не имеющие никакого отношения к сельскому хозяйству: столько-то машин направить в Казахстан, на Алтай, столько-то человек снарядить на овощную базу!
Бывало, партком (членом которого я был), профком, комитет комсомола студии «Мосфильм» суетно занимались только этим. Какое там кино — про него и подумать было некогда. Каждый день из съемочных групп выдергивали двух-трех специалистов на «спецработы»… Как на фронт! Мало того что производительность на студии падала, так еще были хлопоты с уговорами людей: «Пойми, надо!», «С нас же требуют!», «Пожалуйста, не подведи!..»
В ответ девятым валом неслось:
— У меня ребенок, не могу я!..
— Как я брошу больную маму?!
— Мне к врачу надо — давно записался…
— У меня дни!.. — Это женщинами сообщалось активисту-агитатору на ушко, шепотком…
Словом, напасть, да и только.
И предложил я, чтобы не дергать нашу киногруппу по частям в течение месяца, поехать на овощебазу всем сразу и за один день, одним махом, рассчитаться с государством. Партком одобрил инициативу, дирекция утвердила… Вперед!
Возглавить эту затею пришлось самому, хотя режиссеры-постановщики освобождались от «боев»: они, так сказать, оставались «по броне в тылу»…
Слава Богу, отказов на мою инициативу не последовало. Напротив — в киногруппе оживление. Возбуждение, веселое настроение.
В автобусе под песни Е.Птичкина из «Любви земной» поехали мы в Голстопальцево, в подшефный совхоз. При словах «Сладку ягоду рвали вместе» всласть хохотали и хлопали в ладошки.
Привели нас на базу, в цех соления капусты. Навстречу вышла модно одетая дама, краснея и смущенно улыбаясь, подала мне первому руку. Я успел отметить: ручка беленькая, мя-генькая, на пальчиках колечки с бриллиантиками.
— Ой, прямо не верится… Извините, Евгений… — И запнулась.
— Семенович, — подсказал кто-то.
— Семеныч, — повторила она. — Значит, так. — С лица ее уже слиняло смущение, зато в голосе появился начальствующий металл. — Своих людей распределите по объектам сами…
Определились: женщины (монтажницы, гримеры, ассистентки) — на очистку вилков от гнилых листьев, часть мужчин — на шинковку, часть — на подвозку капусты тачками к бочкам… В бочке трое — операторы Геннадий Цекавый, Виктор Якушев и я.
