ни птицы у них нет, и чем они питаются, неизвестно. Денег у них тоже нет, и на какие средства они живут, представить себе невозможно. Какая-то женщина – худая, изможденная – готовила из гнилой прошлогодней картошки малопригодную в пищу похлебку. Иногда приходилось отдавать кое-что из продуктов нашего небогатого сухого пайка. Ночевать негде: устраиваемся кое-как в пустующих, брошенных блиндажах. В них сыро, на полу полно воды, а печей, естественно, нет. Собираем обгорелые доски, отсыревший валежник и разводим костер. Проку от такого костра мало, иногда удавалось вскипятить котелок воды. Худо бывало, когда в пути заставал снег – сырой, крупными хлопьями мартовский снег.
К вечеру 16 марта добрались мы до деревни Домкино, что в шестнадцати километрах за Лугой. Едва разыскали кого-то из начальства, как узнали, что офицерский батальон переведен за пять километров в деревню Новые Середки. Идти более нет сил, да и вряд ли в темноте мы найдем дорогу. Заночевали прямо на полу в сенях какого-то дома.
17 марта. Поутру прибыли мы в Новые Середки. Доложились по начальству и были определены на постой в крепкую, добротную избу к хозяйке, которую звали Мавра Кузминична. «Покуда ждем представителя, – пишу я домой, – живем в деревне – она чудом уцелела. Говорят, что группа немецких факельщиков была вовремя ликвидирована нашими войсками. Я чувствую себя превосходно, продуктов хватает. Готовит нам старушка-хозяйка».
Окончив писать, я встал и прошелся по избе. Отворилась дверь, и появился Леонтьев с охапкой дров. Мавра Кузминична возилась с горшками у печки.
– Многомилостив Господь. Ох, многомилостив, – причитала старая, – не допустил. Пощадил. Все изверги вычистили, все снесли треклятые. А вот избу, вишь, спалить не смогли. А кругом-то, кругом, смотри, чё деется. Все дотла. Все дотла. Изверги-аспиды.
Лицо у Мавры Кузминичны стало высохшей, почерневшей маской, задубелой и застывшей от слез и горя, изрытой, словно окопами, глубокими и крупными морщинами.
19 марта. В Новую Середку прибыл представитель отдела кадров 54-й армии, и нас с Леонтьевым вызвали в штаб за получением направления. Нам обоим предписано 22 марта сего года явиться в деревню Ядреево Порховского района, где расквартирован резерв офицерского состава 54-й армии.
Распростившись с Маврой Кузминичной и получив от нее благословение, двинулись мы с Леонтьевым в путь-дорогу по шоссе Луга – Псков в надежде воспользоваться попутной машиной. Есть предписание в кармане, но выбирать путь и средства передвижения каждый волен сам, как ему вздумается. Останавливать машины на дорогах помогали девушки-регулировщицы, чьи контрольно-пропускные пункты – КПП – размещались обычно на перекрестках или же на определенных участках дорог. На КПП у станции Смерди мы обратились к девушкам за содействием. Вскоре появилась машина, и шофер, разбитной парень, подмигнув дежурной, сказал, что может подбросить нас до Феофиловой Пустыни. Подпрыгивая на ухабах, объезжая лужи, летел старенький газик по израненному шоссе с предельной для него скоростью. То и дело приходилось нам хвататься за борт, друг за друга, за ящики, на которых сидели. Наконец, машина затормозила и стала на обочине.
– Амба, лейтенанты, далее нам не по пути! – крикнул шофер.
– Будь здоров! – крикнули мы в ответ, соскакивая на землю.
– Счастливо! – и, помахав рукой, рванул свою полуторку и вскоре исчез из виду.
К ночи добрались мы до богатого села Велени. Кто были хозяева того дома, где мы остановились, мы так и не поинтересовались. Лично меня поразили стены комнат, оклеенных газетой «Доброволец», органом Русской освободительной армии генерала Власова. Мы с Леонтьевым рассматриваем эти уникальнейшие экземпляры «средств массовой агитации противника». Вот крупный портрет солдата на первой полосе под заголовком. Типичная российская морда с мощными скулами и хмурым взглядом. На голове – стальной тевтонский шлем, над правым карманом эмблема вермахта. А вот и другая фотография: казачья сотня – форма немецкая с лампасами при башлыках и кубанках. В статьях изложение политической программы генерала Власова – «освобождение Родины от деспотизма грузинского хана». Карикатуры на Сталина, Молотова, Черчилля и Рузвельта.
Ночью случился пожар. Проснулись от звука набата и людского гомона. По стенам мечутся красно-оранжевые отсветы. Выходим во двор. В полукилометре от нас факелом пылает дом. Горит, словно спичечный коробок. Гигантский костер устремился ввысь, искры и головни летят на сотню метров в округе. К пожару приблизиться невозможно, не то что тушить. Люди заняты исключительно сохранением, сколь возможно, окружающих домов, сараев и прочих строений. Мы стоим молча и с ужасом смотрим на разбушевавшуюся стихию огня. Погода тихая, безветренная, и пламя фантастической свечой уходит в черное небо. Рядом стоит дед, старый, с длинной седой бородой, без шапки, с иконой Святителя Николая в руках. Древний, потемневший лик Святителя будто в строгом гневе созерцал происходящее из-под сияющего в отблесках огня металлического венчика нимба. Взгляд старика прикован к пожару, уста его беззвучно творят молитву, и весь его облик свидетельствует о полной самоотрешенности, о внутреннем созерцании явления величайшего Гнева Божия.
Остаток ночи прошел беспокойно. На улице шум и беготня, крики, ругань, куда-то что-то перетаскивают, перевозят. И лишь забрезжил рассвет, мы с Леонтьевым отправились в путь, как нам объяснили: сперва на «восход», а потом-то уж и на «полдень».
– Далеко ли нам на «восход»-то идти? – спрашиваем у местного деда.
– Так ведь этта, к вечеру, поди, дойдете.
– Ну а до Ядреева-то сколько верст будет?
– Верст-то? Да кто ж их мерил-то? Много, стало быть, верст будет. А к вечеру-то, поди, дойдете.
20 марта. Покинув село Велени, мы оказались в стороне от фронтовой трассы. Идем все какими-то проселками и малохожеными тропами. Места пустынные, и деревни здесь крайне редки. По сторонам дороги густой заснеженный лес. Сколько прошли километров, неведомо. Поражает безлюдье, тишина и особенный «девственный» покой.
Неожиданно наталкиваемся на лесной завал. Спиленные стволы, чуть выше человеческого роста, повалены крест-накрест, в одном направлении, нам навстречу. И полоса завала этого сооружалась, несомненно, под руководством опытного военного инженера. Там, где сквозь лес петляет проселок, завал разобран, а распиленные стволы сложены в стороне. Пройдя сквозь это оборонительное сооружение, мы все дальше и дальше углублялись в неведомый край, не встречая ни единой живой души. Да обитаемые ли вообще эти места? – возникает вопрос. И вдруг позади себя услышали мы тихое пофыркивание и скрип полозьев деревенских саней. Оглянулись. Догоняет нас упитанная рыжая лошаденка, запряженная в розвальни, груженные сеном. А в розвальнях мужик с русою окладистою бородою, обрамлявшей раскрасневшееся сытое и добродушное лицо. Одет мужик в нагольный полушубок, валенки и меховой треух. Стрижен по-крестьянски, в скобку. Мы с Леонтьевым остановились и попятились с дороги, пропуская лошадь
