с розвальнями и с нескрываемым любопытством рассматривая мужика.
– Тпр-р-р, – мягко осадил мужик свою лошаденку и, обернувшись к нам, стал также с любопытством рассматривать нас.
Кругом война, рассуждаю я сам с собой. Еще утром мы наблюдали следы ужасающих разрушений. А тут перед нами мужик, которого вроде как не коснулась не только война, но и революция.
– Добро здоровьице, – слышу я голос мужика, – этта, стал быть, кто ж вы такие теперь будьте и как, значит, этта величать-то вас?
– Мы командиры Красной армии, а величают нас теперь товарищи офицеры.
– Вон оно как, – протянул мужик и замолчал.
– Далеко ли до Ядреева? – справляемся у мужика.
– До Ядреева-то? А вы сотколь идете-то?
– С Феофиловой Пустыни, через Велени.
– Этта вы крюка дали. Ну дак, шта таперича говорить-то. Заночуйте хоша в нашем Киевце. А там, бог даст, с утречка и в путь-дорогу. А за седни нет, не дойдете. Вечереет вон.
– Что же, ночевать так ночевать, – решили мы, – в срок укладываемся, и даже есть в запасе день.
Подсели на воз к мужику. Лошаденка тронула, полозья скрипнули, и сани ходко пошли по укатанной дороге. Часу в шестом прибыли мы в село Киевец.
Синие мартовские сумерки спускались на землю, и в избах затеплились огоньки. Войны тут будто бы и не бывало. В сараях мычит скот, блеют овцы, слышны голоса уток и
гусей. Мужик распрягает лошадь, отирает ее жгутом сена и ведет во двор. В хлеву пять коров, а в стойлах еще две лошади. За плетнем, в овине, гурт овец. Где-то рядом хрюкают свиньи. Глазам не верится, что все это так!
Заходим в избу – пол чисто вымыт и выстлан пестрядевыми дорожками. На столе по светлым доскам вышитое рядно. Посреди горницы сама хозяйка – молодая, красивая, стройная баба. Волосы в огромном пучке. Белая рубаха с короткими рукавами, открывает полные сильные руки, поверх рубахи синий ситцевый сарафан. Рядом с матерью двое ребятишек. В избе топлено и тепло. На поставце, в красном углу, иконы. Мерцает огонек лампады.
– Милости просим, гости дорогие, – улыбаясь, обращается к нам хозяйка, – заходите, сымайте одежу.
Мы стоим точно вкопанные, боимся двинуться с места. Оглядываемся по сторонам – все еще не можем понять, куда мы попали. Хозяин и хозяйка, улыбаясь, смотрят на нас. В шинелях становится жарко, и мы постепенно начинаем снимать с себя верхнюю одежду. Хозяин кладет наши вещевые мешки на лавку, а хозяйка берет шинели и вешает их на просушку у печки. Хозяин стоит тут же – на нем синяя выцветшая косоворотка, подпоясанная узким ремешком, штаны заправлены в толстые носки овечьей шерсти и что-то вроде кожаных тапочек.
– Ну, мать, – обратился хозяин к жене, – кормить-то нас будешь? Охвицеры, поди, с дороги-то притомились чать.
Действительно, за день мы устали порядком, основательно проголодались и уже начинали соображать, как бы поужинать.
– Дак у меня все в печи, – всполошилась хозяйка, – приглашай гостей к столу-то.
Быстрыми, спорыми движениями сняла она со стола вышитое рядно и стала готовить ужин. Она ходила по избе размашисто, движениями твердыми и вместе с тем очень легкими. Изредка посматривала на нас и улыбалась. Муж сидел молча, положив руки на стол и тоже нет-нет и поглядывал на нас. Мы с Леонтьевым сидели под образами на почетном месте, не в состоянии переварить впечатления. Разглядывая хозяина, я отметил, что он еще очень молод, силен, и только борода да стрижка в скобку придавали ему солидности и делали похожим на мужика прошлого века.
Нас теперь все удивляло и интересовало в этом необычном, нетронутом уголке России. Однако мы были совершенно обескуражены, когда увидели еду, выставленную на стол. Огромный чугун рассыпчатой картошки дымился раздражающим ароматом. Соленые грибы и огурцы, квашеная капуста и бутыль подсолнечного масла. Каравай мягкого ржаного хлеба, и все в неограниченном количестве. Уперев каравай в грудь, хозяин стал резать его большим столовым ножом на толстые угольные ломти. Затем достал из шкапчика бутылку чистейшего, прозрачного самогона и разлил его по стаканам.
– Со свиданьицем этта, значит, будьте здоровы!
Украдкой перекрестившись, хозяин поднял свою стопку, мы чокнулись и выпили. На голодный желудок самогон чистый, без привкуса и запаха, разошелся по телу живительной теплотой. Закусили соленым, хрустящим на зубах огурчиком и стали ждать, чтобы хмель, легкий и приятный, вызвал состояние благодушной расслабленности. Муж и жена о чем-то шептались. Наконец хозяин, огладив бороду, заговорил с явным смущением:
– Хоша теперь этта, значит, пост. Да вы, поди, не блюдете. Так отведайте этта, стал быть, горяченькой яишни с салом.
Нет! Кто бы что ни говорил, а переварить эту живую реальность, данную нам в ощущение, было невозможно. Казалось, протяни только руку с вилкой к шипящей шкварками сковородке с яичницей, и она исчезнет, улетучится, как наваждение, как мираж, как ирреальность.
После выпитого самогона нестерпимо хочется есть, и мы с жадностью поглощаем все, что стоит на столе. И странное дело, снедь не исчезает – она не мираж, не наваждение.
– Мать, ты потчуй гостей-то, – выговаривает слегка захмелевший хозяин.
– Кушайте, кушайте, пожалуйста, – приговаривает хозяйка, – ежели уж что не так, не обессудьте. У нас все попросту, по-деревенски.
Мы благодарим хозяйку, хозяина и не можем оторваться от еды. Который раз уже наполнялись стограммовые граненые стопки. Пили за здоровье хозяина и хозяйки, за изгнание врага, за окончание войны. Первоначальный хмель прошел, я не чувствовал более опьянения, лишь гудела голова от такого количества выпитого.
– Как же вы тут уцелели-то так? – спросил я напрямик хозяина.
– А, партизанский край, этта, у нас был тут дак. Немцы сюды носу не казали! В Киевце нашем продбаза была. На партизанские отряды скот заготовляли, корма, фураж. Опять же, лошадей.
– С воздуха-то, что ж, не бомбили?
– Ничего. Бог миловал.
– Теперь, наверное, в армию придется?
Жена с тревогой и настороженностью смотрит то на нас, то на мужа, стоя у печи и теребя правой рукой концы своего передника.
– Покуда гуляю, – отвечал хозяин, – ранетый я был. А там как Бог даст.
За столом сидели долго. Хозяин рассказывал о действиях партизан, а сам спрашивал нас о войне и о жизни в глубоком тылу. Спать постелили нам на широких лавках. Уставшие и захмелевшие, мы сразу уснули.
21 марта. Проснулись поздно. На дворе светлым-светло. Хозяин успел уже сходить куда-то по делам. Умывались на колодце. Хозяйка тем временем готовила завтрак. К нашему приходу на столе стояли творог, сметана, вареные яйца, сало. Чай пили с медом и хлебом. Ребятишек, брата и сестру, мы угостили сахаром и печеньем, которых
