Зато испанская афера, особенно после того, как открылась ее подоплека, была встречена нотаблями с настороженностью. Не видно было выхода и из конфликта между Францией и Англией: он не приносил ни малейшей экономической выгоды (если не считать военных поставок), особенно после восстания американских колоний против французского владычества, спровоцированного династической одержимостью Наполеона. Впервые война началась не с европейской коалицией, сплотившейся против революционной Франции, а по инициативе человека, избранного этой революцией и вознамерившегося завладеть короной. То, что это была корона Бурбонов, не имело значения. Способ, каким Наполеон принялся за дело, оскорбил не только Европу, но и французскую общественность.
«Он снял неаполитанскую корону с головы Жозефа и возложил ее на голову Мюрата, который уступил последнему корону Испании, — писал Шатобриан. — Ударом кулака Наполеон водрузил эти венцы на головы новоявленных королей, и они разошлись в разные стороны, как два новобранца, обменявшиеся киверами по требованию капрала-интенданта».
Знаменательное сближение Талейрана и Фуше — показатель озабоченности чрезмерной территориальной экспансией наполеоновской Империи, а также политикой, переставшей служить интересам «революции». Разве всплеск патриотизма в Германии наряду с ожесточенным сопротивлением, оказанным Австрией во время кампании 1809 года, не подтвердили опасения, вызванные войной в Испании?
Под сомнение была поставлена незыблемость наполеоновских побед. Еще Карт, как мы видели, отверг в 1794 году захватнические планы Робеспьера. Превзойденной оказалась даже милая сердцу Директории политика «дочерних республик»: Наполеон готов был посягнуть на всю Европу. Но по силам ли это Франции? — задавалась вопросом здравомыслящая часть буржуазии.
Экономическая депрессия 1810 года завершает процесс отхода нотаблей от политики Империи. Оказалось, что спекуляция национальным имуществом имеет пределы. Вслед за финансами и торговлей кризис поражает промышленность. В 1811 году он затрагивает сельское хозяйство. В 1813 году в результате потери внешних рынков в очередной раз снижаются темпы развития мануфактурного производства. Три черных года поколебали оптимизм рантье и предпринимателей, углубили недовольство сельского населения.
Не хватает лишь поражения на фронте, чтобы разрыв стал очевидным. Грандиозные масштабы катастрофы в России отвращают от наполеоновского режима его главных сторонников: во-первых — революционную буржуазию, не желавшую больше финансировать бесприбыльное предприятие, поскольку «страсть удваивать ставки и жажда риска», присущие Наполеону, были чужды хитрым и осмотрительным Гранде; во-вторых — крестьянство, уставшее приносить себя в жертву прожорливому Молоху, служившему уже не завоеваниям 1789 года, а династическим интересам одиночки.
1808 год стал поворотным годом наполеоновской авантюры, подлинным началом конца.
Глава I. ОТ «СПАСИТЕЛЯ» К ДЕСПОТУ
«Потребность в установлении временной абсолютной диктатуры, необходимой для спасения государства, отодвигала на второй план опасения, связанные с ее возможными последствиями. Никто не предполагал, что интересы отечества могут оказаться несовместимыми с гражданскими свободами», — писал в своих мемуарах Бурьен. Разве эти свободы не были гарантированы «общественными институтами власти, вызванными к жизни разумом и просвещенностью века»? Сам Бенжамен Констан допускал такое — оправданное состоянием войны — «исключение». Между тем на смену диктатуре общественного спасения римского образца, «просвещенной» диктатуре в духе XVIII века, пришла наследственная монархия. Разумеется, речь шла о том, чтобы вынудить европейских государей, которые никогда бы не приняли крайних форм республиканизма, признать новую власть и тем упрочить социальные завоевания Революции. Если бы Наполеон сделал ставку на буржуазию, он обеспечил бы будущность своей династии, а также общность интересов Империи и нотаблей. Однако, начиная с 1808 года, он стал отдаляться от этой перспективы: укрепление единоличной власти исключало функционирование постоянных политических институтов, упраздняло свободы. Наполеон не верил в «конституции». Он считал, что Революцию совершила не любовь к свободе, а тщеславие. «Правительства, столь неудачно названные умеренными, всегда будут прямиком вести к анархии», — заявит он Моле. На что последний позднее совершенно справедливо возразит: «Франция никогда не верила в долго-временность опирающегося на силу порядка, скрепленного принуждением и оправданного интересами государства».
Наполеон
Хрупкий генерал итальянской армии с худым смуглым лицом, обрамленным длинными волосами, превратился в упитанного «человечка» с выступающим брюшком, восковым лицом и короткой стрижкой. Внешне — ничего общего между Бонапартом и Наполеоном.
Прежними остались только взгляд, то повелевающий, то очаровывающий, улыбка, по словам Шатобриана, «властная и выразительная», и голос, в котором слышался певучий говор Аяччо. Сколько раз уже говорилось о необычайной работоспособности Наполеона, его гигантской памяти, замечательной силе ума и, разумеется, непреклонной воле организатора. Отмечали его презрение к людям, непомерную гордыню, крайнюю нервозность, ввергавшую его в припадки, похожие на эпилепсию. Впрочем, повторять это — значит слишком доверять мемуарам Бурьена и Шапталя, его опальных соратников. Это был вспыльчивый человек, преданный в дружбе, хотя и не свободный от предубеждений (говорили, будто он недолюбливал Гувиона Сен-Сира и Журдана). Охваченный постоянной тревогой, он не смог ни одобрить, ни отвергнуть представленный ему Фонтаном проект соединения Лувра с Тюильри, а в последние годы Империи, если верить Ронье, порой терял способность принимать решения по военно-стратегическим вопросам. Золотая, а позднее и черная легенды исказили облик Наполеона, переоценив: одна — его достоинства, другая — недостатки. Его письма свидетельствуют о безмерности его натуры, но также и о здравомыслии; о жестокости, но и о сентиментальности. В письме Эжену Богарне от 4 апреля 1806 года он нежен: «В вашем доме должно быть веселее, это важно для счастья вашей супруги и вашего здоровья. Молодую женщину, занимающую к тому же высокое положение в свете, надо развлекать». В мае 1808 года, поздравляя брата Луи с отцовством, он сух: «Приветствую по случаю рождения сына. Назовите принца Шарлем Наполеоном». Речь идет о будущем Наполеоне III.
