Каков он был с женщинами? Наполеон как-то признался Гурго: «Я никогда никого не любил по-настоящему, разве что немного Жозефину, да и то потому, что мне было тогда всего двадцать семь». Неверная, расточительная и с причудами (на жарком супружеском ложе ее левретка Фортюне не раз хватала Бонапарта за икры), Жозефина довольно скоро наскучила ему. Император имел как минимум двух внебрачных детей: Леона (1806) от актрисы Элеоноры Данюэль де ла Плень, приятельницы Каролины Бонапарт, и Александра (1810) от Марии Валевской. Возможно, еще и дочь Эмили, будущую графиню де Бригод, от Франсуазы Марии Jlepya. Ни одна из любовных связей — а их было немало — не оказала влияния на жизнь Наполеона: всем им суждено было остаться в истории не более чем минутным развлечением прославленного полководца.
По заведенному распорядку рабочий день императора начинался в семь утра. Придворный маршал Дкдеок сообщал ему газетные новости и последние донесения полиции. Затем Наполеон изучал счета армейских поставщиков и беседовал с приближенными. В восемь в своем рабочем кабинете он диктовал секретарям (Бурьену, затем — Меневалю и Фэну) письма и просматривал полицейские сводки. В девять короткие аудиенции, в десять — десятиминутный завтрак, сопровождающийся неизменным разбавленным шамбертеном — привычка, сохранившаяся еще с дореволюционных времен. Затем он возвращался в кабинет к досье, сводкам, донесениям и картам, составленным для него Бакле д'Альбом. В час пополудни он присутствовал на заседаниях совета министров, Государственного или Административного советов. Обедал в пять, однако нередко садился за стол не раньше семи. После обеда задерживался в гостиной в обществе императрицы, знакомился с книжными новинками, отобранными для него его личным библиотекарем Барбье, после чего возвращался в кабинет для завершения дневных дел. В полночь ложился спать, в три часа просыпался, обдумывал наиболее щекотливые вопросы, принимал горячую ванну и около пяти вновь засыпал.
Этот распорядок дня нарушался только переездами и военными кампаниями. Тогда император пересаживался в специальную берлину, оборудованную выдвижными ящиками и отделениями для документов. Перемещался он в сопровождении кавалькады камергеров и адъютантов. Экономя время, он диктовал прямо в карете, а на привалах начальник штаба Бертье или секретари рассылали его распоряжения.
Однако в последние годы Империи начинает сказываться переутомление. Современники констатируют частичное ослабление умственных способностей Наполеона. Неизменным остается лишь созданный пропагандой образ. Мало кто из исторических деятелей приложил столько усилий для сохранения собственного имиджа: треуголка, серый сюртук, рука между пуговицами жилета — эта лубочная картинка (в иных случаях — карикатура) сама диктовала императору манеру себя вести.
Политические взгляды Наполеона
Политические воззрения Наполеона претерпели значительную эволюцию. Дошедшие до нас черновики и наброски, «Письмо Буттафьочо», а также «Ужин в Бокере» являют нам молодого офицера, который накануне Революции искренне и осмотрительно (особенно после поражения на Корсике) ищет идеальную форму правления. Тогда же Наполеон определит ее для себя как Империю. Обретение всей полноты власти не отвлекает его от размышлений о политическом устройстве государства. Он с видимым удовольствием излагает свои взгляды на заседаниях Государственного совета, перед приближенными, в письмах. Каждый конкретный случай служит ему материалом для построения политической философии. Философии, отражающей скорее взгляды Макиавелли, чем Руссо. Впрочем, после Консульства он откажется от нее. 7 июня 1805 года он посылает Эжену Богарне, в то время вице-королю Италии, свои рекомендации: «Покажите этому народу, что вы правите, руководствуясь уважением к нему, — тем большим, чем меньше он его заслуживает. Придет время, когда вы поймете, что народы мало чем отличаются друг от друга». На основании щедро расточаемых в письме советов можно было бы составить новый трактат «Государь». Основополагающим принципом правления должно быть отсутствие гласности. Государю надлежит как можно меньше говорить и как можно больше слушать. «Молчание государя не позволяет подданным определить степень его могущества, — пишет Наполеон. — Если же он заговорит, его речь должна быть исполнена сознанием безграничного превосходства». Государь не должен поощрять доносчиков, а также доверять иностранным послам, ибо «посол, — продолжает император, — ничего хорошего о вас все равно не скажет, так как его профессиональный долг заключается в том, чтобы говорить о вас плохо». Наконец, следует занять непримиримую позицию по отношению к казнокрадам: «Поимка даже одного бесчестного бухгалтера — важная победа администрации». Всякое правительство, по мнению Наполеона, высказанному в другом документе, должно опираться прежде всего на силу: «Слабость порождает гражданские войны; твердость обеспечивает спокойствие и процветание государства». Преодоление унаследованного от Революции кризиса было возможно лишь на путях установления авторитарной власти — Брюмера. Такой власти, которая не была бы подотчетна парламенту английского образца. «Нынешнее правительство, — провозгласил Наполеон в 1804 году, — уже больше не креатура Законодательного собрания; отныне между ними устанавливаются самые прохладные отношения». Эту мысль Наполеон настойчиво проводит в обращении к нации, или, по терминологии бонапартизма, «обращении к народу»:
«Законодательный корпус стоит на страже общественного достояния; в его обязанности входит принятие законов о налогообложении: если ему вдруг заблагорассудится воспрепятствовать принятию второстепенных законов, я не стану ему противиться; но если в его среде сформируется оппозиция, готовая помешать деятельности правительства, я обращусь к Сенату, воспользовавшись правом пророгации, переизбрания или роспуска, а в случае необходимости прибегну к поддержке Нации, возвышающейся над этой пирамидой».
А вот что он пишет губернатору Голландии Лебрену: «Не для того я взял на себя труд управления Голландией, чтобы прислушиваться к мнению амстердамской черни или поступать так, как угодно другим». Обретя безграничную власть, Наполеон обнаружил еще одну черту своего характера: при такой форме правления, когда все замыкается на одном человеке, самодовольство последнего быстро подавляет всякую конструктивную оппозицию. «Подвластные мне народы Италии хорошо меня знают и должны помнить, что в одном моем мизинце больше ума, чем во всех их головах, вместе взятых». Покровительствуемая успехом самонадеянность весьма скоро превращается в цинизм: «Я давно заметил, что так называемые порядочные люди ни на что не годятся».
