После разговора с королем Петра представили наследнице престола, тридцатитрехлетней принцессе Анне, которой через четыре года суждено было сменить Вильгельма у власти. По настоянию короля Петр остался на бал, хотя, чтобы сохранить инкогнито, лишь наблюдал за происходящим через окошко в стене бального зала. Его восхитило устройство ветрового прибора, установленного в галерее Кенсингтонского дворца. Прибор соединялся тягами с флюгером на крыше и указывал направление ветра. Позднее Петр установил такой же прибор в своем маленьком Летнем дворце у Невы, в Санкт-Петербурге.
Во время этой же встречи Вильгельм уговорил Петра позировать художнику Годфри Неллеру, Написанный им портрет, по отзывам современников, отличался необычайным сходством с оригиналом. Сегодня портрет висит в Королевской галерее того самого Кенсингтонского дворца, где три сотни лет назад зашел разговор о его создании.
Вся официальная часть пребывания Петра в Лондоне свелась к этому единственному визиту в Кенсингтонский дворец. Упорно скрываясь под чужим именем, он странствовал по Лондону, сколько ему было угодно, нередко пешком, даже в холодные зимние дни. Как и в Голландии, он наведывался в мастерские и на фабрики, все время просил, чтобы ему показывали работу всяких приспособлений, и даже требовал чертежи и технические описания. Царь заглянул к часовщику купить карманные часы и застрял там, обучаясь разбирать, чинить и снова собирать замысловатый механизм. Ему понравилось, как сработаны английские гробы, и он велел отправить один в Москву в качестве образца. Он купил чучела крокодила и меч-рыбы – диковинных тварей, невиданных в России. Один-единственный раз Петр выбрался в лондонский театр, но толпа смотрела не столько на сцену, сколько на него, и ему пришлось спрятаться за своих спутников. Царь познакомился с конструктором яхты «Ройял трэнспорт», который для него строил король Вильгельм. К удивлению Петра, этот корабел оказался молодым человеком знатного рода и большим любителем выпить, так что он весьма пришелся царю по душе. Перегрин Осборн, маркиз Кармартен, был сыном знаменитого Денби, герцога Лидсского, министра Карла II. Он, как выяснилось, отличался поразительным мастерством не только по части выпивки, но был еще и прекрасным моряком, и талантливым конструктором. Именно благодаря Кармартену Петр познакомился со своим отныне любимым напитком – перцовкой. Эта пара так часто наведывалась в кабак на улице Грейт-Тауэр, что ее переименовали в Царскую улицу. В компании Кармартена Петр познакомился с Летицией Кросс, самой известной из тогдашних актрис. Он отнесся к ней благосклонно, и актриса, почуяв, что тут можно рассчитывать на щедрое вознаграждение, перебралась к нему на все время царского визита в Англию.
Разумеется, самым привлекательным из лондонских зрелищ был для Петра лес корабельных мачт большой торговой гавани Пул, или «Лондонской заводи». Как-то раз Даниэль Дефо насчитал в ней ни много ни мало две тысячи судов. Петру не терпелось начать осваивать кораблестроение в доках и на верфях в низовьях Темзы, однако его намерения временно нарушил сковавший реку лед. Зима в 1698 году выдалась на редкость холодная. Река замерзла и выше Лондона, так что из Саутворка можно было пешком перейти на другой берег, в город. Уличные продавцы, фигляры и мальчишки сваливали в кучу товары, пожитки и резвились на льду; но, увы, передвигаться по воде стало невозможно, и осуществление царских планов задерживалось.
Ради большего удобства и спасения от толп, которые и здесь уже начинали ходить за ним по пятам, куда бы он ни направлялся, Петр переехал в Дептфорд и поселился в Сэйес-Корте – большом, изящно обставленном особняке, который предоставили ему английские власти. Дом принадлежал Джону Эвлину, автору знаменитых очерков и дневников, и был гордостью хозяина, который потратил 45 лет на то, чтобы разбить и вырастить прекрасный сад с лужайкой для игры в шары, с посыпанными гравием дорожками, с живописными рощицами. Чтобы освободить место для Петра и его спутников, пришлось попросить выехать из дома не только хозяина, но и его жильца адмирала Бенбоу, а все помещения заново отделать. Петра в этом доме устраивали его вместительность, позволявшая ему и всей его свите жить под одной крышей, сад, где можно было отдыхать вдали от любопытных глаз, и калитка в конце сада, выходившая прямо на верфь и реку.
На беду Эвлина, для русских ничего не значило ни то, что он был почтенным и известным человеком, ни то, что он всю жизнь трудился над прекрасным садом. Они разнесли его дом вдребезги. Еще пока они там жили, до смерти перепуганный домоправитель писал своему хозяину: «Дом полон людей, к тому же совершенно отвратительных. Царь спит рядом с библиотекой и обедает в гостиной возле Вашего кабинета. Он ест в десять часов утра и в шесть вечера, редко-редко проводит целый день дома, а чаще – на Королевской верфи или на реке, одетый как попало. Сегодня здесь ожидают короля. Лучшая гостиная вычищена, чтобы его можно было принять. Король оплачивает все расходы царя».
Но истинные масштабы бедствия предстали перед Эвлином лишь тогда, когда через три месяца русские уехали и он увидел, что осталось от его прекрасного дома. Потрясенный хозяин поспешил к королевскому контролеру сэру Кристоферу Рену и к королевскому садовнику мистеру Лондону с просьбой оценить размеры ущерба. Они обнаружили, что полы и ковры в доме до того перемазаны чернилами и засалены, что надо их менять. Из голландских печей вынуты изразцы, из дверей выломаны медные замки, краска на стенах испорчена или изгажена. Окна перебиты, а больше пятидесяти стульев – то есть все, сколько было в доме, – просто исчезли, возможно, в печках. Перины, простыни и пологи над кроватями изодраны так, будто их терзали дикие звери. Двадцать картин и портретов продырявлены: они, судя по всему, служили мишенями для стрельбы. От сада ничего не осталось. Лужайку так вытоптали и разворотили, будто «на ней маршировал целый полк в железных сапогах».
Восхитительную живую изгородь длиной в четыреста футов, высотой девять и шириной пять сровняли с землей. Лужайка, посыпанные гравием дорожки, кусты, деревья – все погибло. Соседи рассказали, что русские нашли три тачки (приспособление, тогда еще в России неизвестное) и придумали игру: одного человека, иногда самого царя, сажали в тачку, а другой, разогнавшись, катил его прямо на изгородь. Реи и его сопровождающие все это записали и составили представление, по которому Эвлину в возмещение убытков выплатили невероятную по тем временам сумму – 350 фунтов и девять пенсов.
* * *
Нет ничего удивительного в том, что в век религиозной борьбы дух протестантского миссионерства взыграл при появлении любознательного молодого монарха, намеревавшегося внедрять в своем отсталом царстве западную технологию. Если кто-то перенимает новые приемы кораблестроения, почему бы ему не перенять и новую веру? Слухи о том, что Петр не слишком привержен православию и интересуется другими вероисповеданиями, пробудили самые смелые надежды в головах воинствующих протестантов. Нельзя ли обратить в новую веру юного монарха, а через него и весь его простодушный народ? Нельзя ли, по крайней мере, создать унию Англиканской и Православной церквей? Этой идеей загорелся архиепископ Кентерберийский, и даже король Вильгельм к ней прислушивался. По воле короля и архиепископа один из ведущих представителей духовенства Англии, епископ Солсберийский Джилберт Вернет, отправился к царю, «чтобы предоставить ему все сведения о нашей религии и церковных установлениях, какие он пожелает получить».
